Основоположник - Валерий Борисович Шаханов
Задержанным оказался безработный маляр. Через него полиции стало известно число художников, участвовавших в создании «волнующего образа». Назвать соавторов поимённо юноша затруднился.
Парню грозило восемь лет лишения свободы за вандализм с отягчающими вину обстоятельствами. Сторонники жестких действий и те, кому было наплевать на судьбу вольного художника, ратовали за самую строгую меру наказания. Те же, кто видел в выходке лоботрясов только неудачную шутку, считали, что достаточно обойтись розгами и денежным штрафом за осквернение муниципальной собственности.
Взгляды приверженцев полярных мер воздействия приняли непримиримый характер после того, как девятиэтажный исполин был объявлен новым шедевром и включен независимыми экспертами в перечень объектов, охраняемых международными некоммерческими ответвлениями.
Политики, более чутко реагирующие на всевозможные брожения в обществе, чем простой люд, на всякий случай тоже активизировались. Парламентское большинство объявило устремлённое ввысь изображение неуважением к вертикали власти; оппозиция увидела в нём символическую поддержку своему несгибаемому курсу. На городских улицах часто можно было встретить и одиночных пикетчиков. Одни из них держали в руках плакаты с надписью: «Руки прочь!», другие – «Позор!»
Начатое уголовное дело дало сбой, а затем и вовсе развалилось, когда официальные международные организации и некоторые зарубежные правительства предостерегли власти от подавления инакомыслия.
Парня пришлось выпускать из заточения, а заодно и открыть доступ для всех желающих полюбоваться последним словом в изобразительном искусстве. Сняв полицейское оцепление, генерал Ересьнев целую неделю на разных телевизионных каналах то извинялся за своих «искусствоведов», не сумевших правильно оценить символическое изображение народного достояния, то грозился найти и примерно наказать виновных.
Беляков по привычке продолжал ходить к околотку. И хотя без удостоверения его вовнутрь уже не пускали, он довольствовался редким общением с товарищами у строительного пятачка, где владельцы появившихся там сувенирных лавок вовсю торговали гендерным отличием, воплощенном в стекле, металле и дереве. Перенесённый китайскими производителями на майки, «магнитики», шариковые ручки и зажигалки, интимный орган поражал обилием форм, сюжетов, в которых он использовался благодаря живой фантазии производителей сувенирной продукции.
Несанкционированная торговля рядом с околотком Сергею Сергеевичу не нравилась. Он много раз порывался пресечь безобразие. На требования старика покинуть незаконно используемую территорию торговцы поначалу отмахивались, а когда настырный дядька им окончательно надоел, появились коллеги бывшего следователя.
– Чего шумишь, Серёжа? – спросил подполковник Токарев, которого генерал отправил выяснить причины недовольства китайских товарищей.
– Да вот, понимаешь, нарушают. Принимаю меры воздействия.
После последовавшего за этим очень короткого разговора, пенсионер решил больше не показываться вблизи родного околотка и вообще забыть дорогу туда.
«Эх, Маркин, членистоног ты поганый. Лучше бы тебя, действительно, убили, – костерил покойного артиста Беляков, – а ещё лучше, чтобы ты вовсе не родился, злыдень. От тебя – сплошные беды. Ведь нигде уже никакого порядка нет. Откуда ты только взялся на нашу голову?».
Ничто не могло переубедить бывшего следователя во вредной сущности творчества Маркина. Даже популярное сравнение Иосифа с Уорхолом не только не вселяло в Белякова гордость за соотечественника, но, наоборот, ещё больше выводило из себя. В каждодневных несчастьях, бедах и катастрофах, даже в обычном разгильдяйстве ему виделись отголоски неубиенного духа Иосифа Маркина, витавшего над страной.
Когда девятиэтажку у околотка, прозванную в народе «концом», воспела знаменитая на весь мир рок-группа, Сергей Сергеевич слёг с сердечным приступом. Песня «The KGB’s Balls», о которой ему с радостью сообщила дочка, была исполнена вне конкурса на знаменитом фестивале и имела бешеный успех.
– Она сейчас во всех хит-парадах. Я девчонкам рассказываю, что «конец» был как раз напротив твоих окон в околотке. Все завидуют. Папка, я такая счастливая!
Вскоре песня зазвучала и на русском языке. На родине КГБ, где толерантность закрепилась и развилась до масштабов, когда её уже можно было смело экспортировать в страны с более развитой демократией, песню перевели максимально близко к оригиналу и даже усилили в сторону самобичевания. Единственное, что отличало её от первоисточника, было название. Кто-то настоял на том, чтобы песня называлась «Толстый Гудвин», а припев звучал, как «шабада-бада». В таком виде композиция плыла на радиоволнах, исполнялась в караоке и на заказ в фешенебельных пунктах общественного питания, где посетителей, кроме всего прочего, потчевали ещё и живой музыкой.
VIII
Проходили дни и месяцы, но о настенной росписи нет-нет да вспоминали то в прессе, то в других разносчиках информации. Появлялись дополнения к ранее известным фактам, давались обширные интервью с экспертами и искусствоведами по вновь открытым обстоятельствам появления культового знака. Изредка вспыхивали научные споры, но они уже не носили того ожесточенного, острого характера. Изображение воспринималось общественностью, как данность, как пигментное пятно, с которым что ни делай, а оно всё равно возвратится на прежнее место – ибо извести его человек не в силах.
Мудрые противники и защитники монументального живописного произведения решили оставить всё так, как есть. Одним оно нужно было для того, чтобы показать, как низко пал в современном обществе дух творчества, а другим – доказать возможность создания шедевра при минимальных душевных затратах.
По обе стороны баррикад появилась озабоченность климатическими условиями и политической атмосферой, в которых вынужден был сохраняться рисунок. Постепенно дошло и до того, что любое громкое событие в области культуры, призванное оказать эмоциональное воздействие на зрителя, стало сравниваться исключительно с первоначальным шоком, произведённым многоэтажным пеннисом в день, когда он предстал перед изумлённым взором горожан.
Новичкам и думать было нельзя, чтобы преодолеть заданную планку. Их творчеству заведомо не хватало исконной простоты. А именно первозданную простоту, как считали многие критики, удалось зафиксировать авторам в своей лаконичной работе.
Белякову не хотелось, но против собственной воли всё же приходилось быть в курсе всего, что так или иначе касалось нашумевшей «девятиэтажки». И, неизменно, он лишь растерянно разводил руками, когда события, по его разумению, выходили за рамки здравого смысла. Бывший следователь злился,
