Безликий - Мирон Варламов
– Знаешь, – он приблизился к Свете, – с какого-то момента, – я этот момент не могу вспомнить отчетливо, – я ощутил, что моя жизнь просачивается сквозь пальцы: она лишает меня права чувствовать. Я бы хотел поймать ее, остановить – насколько это возможно – ее неумолимое течение. Но жизнь утекает, она утекает, как родниковая вода… свежая, сладкая, холодная и обжигающая.
Света внимательно слушала его; ей ничего больше не оставалось, опыт позволял ей обходиться без советов и скромных вопросов. Впрочем, Свете не мешало комментировать слова Жана в своей голове. Мысленно – без тени издевательства или насмешки – она подумала: «Попробуй постоять в длинной очереди к врачу или проехать от одного края города до другого в переполненном общественном транспорте, в общем, постарайся поставить себя в ужасное положение, и жизнь будет тянуться для тебя бесконечно. Ты ощутишь ее во всей полноте, но разве ты когда-нибудь испытывал подобное?».
– Иногда, – продолжил он, – у меня получается осознать жизнь, как момент настоящего, как мгновение, которое случается здесь и сейчас. Это редкость; он, этот момент, происходит тогда, когда я остаюсь один, когда я нахожусь в темной комнате и могу почувствовать, как время становится густым, как оно обволакивает меня всего с ног до головы; в эти моменты я чувствую, что живу. Я будто нахожусь выше природы собственной жизни; этой жизни, с которой приходится смиряться и принимать ее такой, какая она есть.
– Жан, – тихо сказала Света, – а сейчас… что происходит для тебя сейчас?
– Сейчас? – Переспросил он. – В данный момент я теряю жизнь.
Света отстранилась от Жана; она со злобой посмотрела на него; в эту секунду каждый из них заметил, как громко играет музыка, и как назойливо сливается в общий шум людские голоса.
– Продолжай терять свою жизнь дальше. Но без меня. – Процедила она.
– Ты не понимаешь… разве ты не понимаешь? Я уже давно потерял вкус к жизни. Когда-то я верил в любовь, когда-то я искал ее и желал отдавать себя своей любви. Потеряв способность любить, я утратил вкус к жизни.
– Как ты можешь такое говорить мне?!
– Я тебе всегда это говорил…
– Ты снова жесток со мной.
Света поднялась с места и прежде чем уйти прочь из бара и залиться слезами на прохладной и ночной улице, освещаемой тускло-желтым светом фонарных столбов, она сказала Жану, что, не смотря ни на что, все-таки она его любит.
7
Глубокой ночью Света вернулась домой. Она замерзла, но ей это не мешало продолжать изводить себя. На пути до квартиры, который составлял без малого около тридцати минут ходьбы, она выкурила несколько сигарет и успела несколько раз поменять свое «раз и навсегда решенное» мнение по поводу Жана и несколько раз мужественно решиться и с отвращением отказаться от поступка значительного и подводящего все прошлое под общий знаменатель. Света неторопливо разделась и, как можно тише, прошмыгнула в свою комнату; она не хотела беспокоить своих родителей, да и очередной нудный и бесполезный разговор «о насущном» был ей не по душе.
На следующее утро Света проснулась с тяжелым чувством безысходности; разочарование в очередной раз закралось в ее душу, но она смирилась с тем, что за тусклым лучом надежды следовала кромешная тьма – неопределенность и страдание.
Привычки в городе Р., как и во многих других городах, условно подразделялись на два вида: первый вид составлял тот уклад жизни, которым живут люди, и эти привычки не представляли большой ценности, поскольку они образовывали то, что можно увидеть и чему можно созерцать; второй вид привычек были тем, что скрыто в чертогах человеческой души, что невозможно заметить и о чем говорить вслух не принято. Света испытывала страдание, и это в какой-то момент стало ее привычкой. Разные люди, разные характеры, разные сердца… кто-то может сражаться с невзгодами и трудностями жизни, и, случается, что жизнь (как заядлый игрок) входит в кураж, чтобы узнать: «Насколько человека хватит, и сколько он еще в силах протерпеть» и с улыбкой насылает на человека беды; а кому-то не выпадает в жизнь больших трагедий и неудач, но такому человеку (например, Свете) достаточно было одного разочарования, одной неудачи, одной неразделенной любви, чтобы почувствовать страдание и находить в нем горе и утешение. Света никогда ни с кем не делилась своими переживаниями, гордо оберегая свое страдание от других людей. Наверное, ее родители порой замечали, что их дочь бывает временами слишком задумчива и молчалива; они догадывались о причинах, но никто их них никогда не находил тех нужных слов, чтобы растопить неприступность и замкнутость Светы, а если и находили слова, то они всегда оставляли налет бесчувственного морализма и нравоучений.
Света умылась, привела себя наспех в порядок и прошла на кухню; она увидела, как ее мама говорила с незнакомым молодым человеком, показавшийся ей очень большим, крепким и совершенно не вписывающимся в миниатюрное кухонное пространство.
– Доброе утро, Света. – Сказала Надежда. – Познакомься, это Иван.
Иван улыбнулся и неуклюже кивнул головой; Света смутилась, и ее взгляд требовал от матери объяснений.
– Иван поживет у нас немного… – начала Надежда, – он друг отца.
– Ну, хорошо. – Безразлично ответила дочь и протиснулась между Иваном и мамой к окну.
Минута прошла в молчании; Надежда возилась с чем-то у плиты, Иван, от смущения покраснев, разглядывал свои ногти и пол; Света задумчиво смотрела в окно.
– Совсем забыла! – Вскрикнула Надежда. – Мне нужно через полчаса быть на работе. Как я забыла! Какая безалаберность! Я оставляю вас: познакомьтесь, поговорите; еда в холодильнике. Света, накорми гостя, я ничего не успеваю.
Света
