Варлам Шаламов - Перчатка или КР-2

— Входите, Петр Иванович, — сказала она, когда невропатолог снял свой брезентовый плащ.

— Начнем, — сказала Антонина Сергеевна, и Петр Иванович подумал: «Недурна еще» — и стал смотреть в другую сторону.

Начальник лагеря сказал:

— «Я пригласил вас, господа (Мостовой поднял брови), с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие». — Все засмеялись, и Мостовой засмеялся, тоже подумал, что это что-то литературное. Мостовой успокоился, а то слово «господа» внушало ему тревогу, даже если бы это была острота или обмолвка.

— Что будем делать? — сказала Антонина Сергеевна. — Мы будем нищие через год. А ОН приехал на три года. Всем нам запретили держать прислугу из заключенных. За что должны страдать эти несчастные девушки на общих работах? Из-за кого? Из-за него. О дровах я и говорить не буду. Прошлую зиму я не положила на книжку ни рубля. В конце концов, у меня дети.

— У всех дети, — сказал главный бухгалтер. — Но что, что можно сделать тут?

— Отравить его к чертовой матери, — зарычал Мостовой.

— Потрудитесь в моем присутствии таких вещей не говорить, — сказал главный бухгалтер. — Иначе я буду вынужден сообщить куда следует.

— Я пошутил.

— Потрудитесь так не шутить.

Петр Иванович поднял руку.

— Надо вызвать сюда Чурбакова. И вам, Антонина Сергеевна, с ним поговорить.

— Почему мне? — Антонина Сергеевна покраснела. Майор медицинской службы Чурбаков — начальник Санитарного управления — славился своим буйным развратом и невероятной крепостью в пьянках. Чуть не на каждом прииске у него были дети — от врачих, от фельдшериц, от медсестер и от санитарок.

— Да уж именно вам. И разъяснить майору Чурбакову, что подполковник Рюриков добивается его места, понятно? Скажите ему, что майор — вчерашний член партии, а Рюриков…

— Рюриков — член партии с 1917 года, — сказал, вздохнув, Мостовой. — Но зачем ему чурбаковское место.

— Ах, вы ничего не понимаете. Петр Иванович совершенно прав.

— А если написать Чурбакову?

— А кто свезет это письмо? Кому не люба на плечах голова? А вдруг нашего гонца перехватят или, еще проще, он с письмом явится прямо в кабинет Рюрикова. Бывали такие истории.

— А по телефону?

— По телефону только пригласите. Вы же знаете, что у Смолокурова сидели слухачи.

— Ну, у этого не сидят.

— Как знать. Словом, осторожность и деятельность, деятельность и осторожность…

1963

Военный комиссар

Операция — извлечение инородного тела из пищевода — была записана в операционный журнал рукой Валентина Николаевича Траута, одного из трех хирургов, делавших извлечение. Главным тут был не Траут — а Анна Сергеевна Новикова, ученица Воячека, отоларинголог столичный, южная красавица, никогда не бывшая в заключении, как оба ее ассистента — Траут и Лунин. Именно потому, что главной была Новикова, операция была проведена на двое суток позже возможного срока. Сорок восемь часов блистательную ученицу Воячека отливали водой, отпаивали нашатырем, промывали желудок и кишечник, накачивали крепким чаем. Через двое суток перестали дрожать пальцы Анны Сергеевны — и операция началась. Запойная алкоголичка, наркоманка, с похмелья выливавшая все флаконы в одну общую темную чашку-миску и хлебавшая это пойло, чтобы вновь захмелеть и заснуть. Пойла в этих случаях надо было немного. Сейчас Новикова в халате и в маске покрикивала на ассистентов, подавала короткие команды — рот был прополоскан, промыт, и только иногда до ассистентов доносился запах перегара. Операционная сестра поводила ноздрями, вдыхая этот неуместный перегар, и чуть-чуть улыбалась под маской и торопливо сгоняла с лица улыбку. Ассистенты не улыбались и не думали о перегаре. Операция требовала внимания. Траут такие операции делал раньше, но редко, а Лунин видел впервые. Для Новиковой же это был повод показать свой особый класс, свои золотые руки, свою высочайшую квалификацию.

Больной не понимал, почему операция откладывается на сутки и еще на сутки, но помалкивал — командовать тут не приходилось. Больной жил у начальника больницы — ему было сказано: вызовут. Сначала было известно, что операцию будет делать Траут, потом прошел еще один день — и сказали: завтра, и не Траут, а Новикова. Все это было для больного мучительно, но он был человек военный, притом недавно с войны — он взял себя в руки. Больной этот имел чин высокий, полковничьи погоны, был райвоенком одного из восьми округов Колымы.

К концу войны лейтенант Кононов командовал полком, с армией не хотел расставаться, но для мирного времени требовались другие знания. Всем проходившим переаттестацию предлагалось продолжить службу в армии в тех же чинах, но в войсках МВД, используемых для лагерной охраны. В 1946-м вся лагерная охрана была передана кадровым частям, не ВОХРу, а кадровикам с нашивками, с орденами. Всем сохранялся прежний чин, полярный паек, ставка, отпуск, все полярные льготы Дальстроя. Кононов — у него была жена, дочь — быстро разобрался и уже в Магадане уперся и на лагерную работу не пошел. Жену и дочь он отправил на материк, а сам получил назначение на должность райвоенкома. «Хозяйство» его было раскинуто вдоль трассы на сотни километров — десять километров в сторону — жили люди, которых райвоенком должен был учесть. Кононов быстро понял, что тут вызывать к себе кого-нибудь — это потеря времени вызываемых. В неделю добирались до поселка, где жил военком. Неделю — назад. Поэтому весь учет, переписка велась с попутной оказией, а раз в месяц и чаще сам Кононов на машине объезжал свой район. С работой он справлялся, но ждал не повышения, а окончания «севера» — перевода, просто демобилизации, забыв о полковничьих погонах. Все это вместе — Север, неустроенность привели к тому, что Кононов помаленьку начал пить. Именно поэтому он не мог объяснить, как в пищевод могла попасть какая-то большая на ощупь кость, сжавшая его дыхательное горло — даже говорил лишь трудным шепотом.

Кононов со своим инородным телом в пищеводе, конечно, мог добраться до Магадана, где при Управлении были врачи, которые оказали бы ему помощь… Но около года Кононов работал в военкомате и знал, что хвалили «Левый берег» — большую больницу для заключенных. Работники больницы — мужчины и женщины — хранили свои воинские билеты у Кононова. Когда кость встала Кононову поперек горла и стало ясно, что никакая сила ее не вытолкнет без врачей, Кононов взял машину и приехал в больницу для заключенных на Левый берег.

Начальником больницы был тогда Винокуров. Он хорошо понимал, как укрепится престиж больницы, которую он только что принял, если операция будет удачной. Самая главная надежда была на ученицу Воячека, ибо таких специалистов не было в Магадане. Увы, Новикова работала и в Магадане еще год назад: «Перевод на Левый берег или увольнение из Дальстроя». «На Левый, на Левый», — кричала Новикова в отделе кадров. До Магадана Новикова работала на Алдане, до Алдана — в Ленинграде. Всюду гнали ее все дальше на север. Сто обещаний, тысяча нарушенных клятв. На Левом ей нравилось — она крепилась. Высокая квалификация была видна в любом замечании Анны Сергеевны. Она принимала как отоларинголог и вольных и заключенных, вела больных, делала операции, консультировала — и вдруг начинался запой, больные оставались без присмотра, вольнонаемные уезжали, а заключенных пользовал фельдшер. Анна Сергеевна и глаз не казала в отделение.

Но когда Кононов приехал и выяснилось, что необходима срочная операция, было велено Анну Сергеевну поднять. Но трудность была в том, что Кононов должен был лежать в больнице долго. Извлечение инородного тела — чистая операция. Конечно, в большой больнице было два хирургических отделения — гнойное и чистое, разный персонал — в чистом пограмотнее, в гнойном поплоше. Надо проследить, как пройдет заживление раны, тем более — на пищеводе. Конечно, отдельная палата для комиссара найдется. Кононов не хотел ехать в Магадан, там с его полковничьим чином в колымской столице делать нечего. Его там примут, конечно, но внимания и забот не будет. Там генералы и жены генералов отнимают время у врачей. Кононов там умрет. Умереть в сорок лет из-за какой-то проклятой кости в глотке. Кононов дал все расписки, все, какие с него потребовали. Он понимал, что дело идет о его жизни и смерти. Кононов мучился.

— Вы, Валентин Николаевич, будете делать?

— Да, я, — неуверенно сказал Траут.

— Так что же, что же мы ждем?

— Подождем еще денек.

Кононов ничего не понимал. Кормили его через нос, заливали пищу, и умереть от голода он не должен был.

— Вас завтра посмотрит еще один врач.

К кононовской койке подвели женщину-врача. Опытные пальцы сразу нащупали кость и почти безболезненно к ней прикоснулись.

— Ну, Анна Сергеевна?

— Завтра с утра.