Песня первой любви - Евгений Анатольевич Попов
Сады Аллаха, или Осколки разбитого вдребезги зеркала от платяного шкафа
заметки неизвестного
Отчетливо помню, что я тогда как раз вышел с профсоюзного собрания и, любуясь пробуждающейся от зимней спячки природой, спустился по весенней улочке вниз к Речному вокзалу, сел на скамейку. И там ко мне, стуча зубами, приблизился какой-то человек, по своему желанию оставшийся до сих пор неизвестным. Он молча плюхнулся рядом и протянул мне вот эти самые, предлагаемые ныне вам, бумаги.
— Что это? — строго спросил я.
— Это — мои заметки о жизни, — сказал человек, глядя в сторону. — Они называются «“Сады Аллаха, или Осколки разбитого вдребезги зеркала от платяного шкафа”. Заметки неизвестного».
— Не длинновато ли названьице? — поинтересовался я, принимая рукопись.
— Не длинновато, — сказал человек.
Быстро пробежав «заметки», я с удовольствием воззрился на него.
— А что? Есть. Определенно кое-что есть. История с собаками определенно «о’кей». Но зачем все же «Сады Аллаха»?
Человек молчал.
— И ведь не осколки же это, если принимать ваш образ фактически. Мне построение в форме «осколков» вообще кажется и наивным, и необязательным. Вот смотрите, как бы я графически изобразил ваш опус…
— Понимаете? КАРТИНКИ В КАРТИНЕ, А НЕ ОСКОЛКИ. И я уже не говорю о ваших АНТИФЕМИНИСТСКИХ высказываниях. Это — частное дело каждого. Но АРХИТЕКТОНИКА этих ваших так называемых осколков, АРХИТЕКТОНИКА! Ведь вы их совершенно ИСКУССТВЕННО объединили! Вы понимаете, они не только СЮЖЕТНО, они и ПОДВОДНО никак не связаны. Вы помните знаменитый АЙСБЕРГ ХЕМИНГУЭЯ?
— Ну… — сказал человек.
— Тогда последнее, самое главное. НЕТУ ЭМАНАЦИИ! Эманация — это такой прекрасный термин, введенный недавно в обиход поэтом Лещевым. Суть его долго объяснять, но это примерно то же, что АЙСБЕРГ или ПАРАБОЛИЧЕСКАЯ ПРОЗА. Вы меня понимаете?
— Я всех понимаю, — сказал человек.
— Не сердитесь, дорогой, — резюмировал я. — Но нет, не вижу я пока в этом вашем «произведении» СИЯНИЯ ВЕЧНОСТНОГО, ВЕЧНОСТНОГО БЛЕСКА, ЦЕЛЬНОСТИ.
— Сиянья? — крякнул вдруг человек. — Блеска? Цельности? Будет щас тебе сиянье, будет тебе блеск и будет тебе цельность!
И он, гадко подведя к моему боку острый локоть, вдруг с силой пхнул меня в ребра. Я на какую-то долю времени потерял сознание, а когда очнулся, то на меня какая-то красивая девушка махала мохеровой косынкой и совала мне под нос флакончик пахучих девичьих духов.
— Где он? — попытался вскочить я.
— Кто он? — сильно удивилась девушка.
Я ей тогда ничего не ответил, но потом мы часто вспоминали эту забавную сцену нашего знакомства. Люся вскоре стала моей женой и матерью моих детей. А недавно она опять заявила мне:
— Все ты врешь, подлец! Наверняка ты сам сочинил эти заметки. Такую гадость никто, кроме тебя, не выдумает.
Я сначала страшно возмутился и крикнул, что просто ей должно быть СТЫДНО связывать мое имя с подобной галиматьей. Но ведь женщину не перекричишь… Я тогда плюнул и, исправив незначительные стилевые и грамматические ошибки, убрав кое-где встречавшиеся брутальности, решил предать эти «заметки неизвестного» вниманию общественности под своим именем.
Тут у меня расчет, что авось этот неизвестный сыщется и, снедаемый авторским честолюбием, явится ко мне. И получит сразу же от меня по морде или тоже в бок, или извинится передо мной и моей супругой, что нас расстроил.
Впрочем, я даже обещаю не давать ему в морду. Пусть только явится. А то совсем трудно жить стало! Всё пилят меня дома и пилят. Пилит Люся. Ворчит Марья Федосеевна. Даже дети и те время от времени кажут мне языки. Явись, мужик, будь человеком!
Сады Аллаха, или Осколки разбитого вдребезги зеркала от платяного шкафа
«Ангел мой! Целую кончики ваших крыльев!»
Из письма, кажется, А.С.Пушкина, по-моему, Н.Н.Гончаровой, из-за которой он был в XIX веке убит на дуэли
Сразу спешу оговориться. Возможно, мне всю жизнь приходилось встречаться лишь с так называемым мещанским отрядом этих представителей рода человеческого, но вот мне кажется, что восточный человек совершенно правильно делал, когда никуда не брал с собой свою законную бабу. Я не знаю, пусть кто-нибудь из вас на эту мою фразу обидится, но ведь честное слово, дорогие, честное слово — ведь они друг у друга только и делают, что учатся всяческой гадости и суете. Только ведь их козьи мыслишки и правятся в какую-то мерзостную, недостойненькую сторону. Я потому говорю «какую-то», что мне очень трудно ее, эту мерзотину, научно определить и классифицировать. Но я надеюсь, что вы меня правильно понимаете, дорогие, а если не понимаете, то и не поймете, к сожалению, никогда.
Мне вот возражают со всех сторон, что — как же, как же! — а такие достойные женшщины, как Марья Ванна, например, или Эмма Александровна, на другой пример? Они и о литературе могут, да и вообще — нет, вы только посмотрите, товарищи! — ведь они и вообще — умно, реально, независимо мыслят!
А я вам не совру и чем угодно поклянусь, что окажись эти самые Марья Ванна с Эммой Александровной в соответствующих (каких — сами размышляйте, если охота) условиях, то точно так же по-бабьи будут они и интриговать, и так же ловко складывать сплетни, как и те их малообразованные товарки, что и вовсе не слышали никогда, что есть, допустим, на свете какой-нибудь И.Стравинский или М.Пруст. Так же ловко, если еще не ловчей…
— Господи! — вздыхаю я и тут же печально опускаю перо. — Да ведь вы думаете, что я их браню. А я их, честное слово, не браню. Я их за это даже хвалю. Потому что я, с одной стороны, уже привык, а с другой — мне явно симпатична простая бабья болтовня, безо всяких там Пикасс, Фрейдов или других каких звучных имен, которые скачут в их полых головках, как целлулоидные мячики.
Я их не браню, а только мне крайне неловко читать по затронутому вопросу разную вековую чушь: когда там где-то какая-то баба от какой-то тирании освободилась. Да никуда она не освободилась, эта баба! Потому что и так она свободная, как синичка, которая клюет у тебя с руки и вольна в любой момент улететь куда угодно. Если, конечно, есть куда лететь и хочется!
Я тут одно скажу, видоизменяя автобиографические слова бича Ваньки из Туруханской геологосъемочной экспедиции, который говаривал про себя: «Эвенок есть эвенок». Я скажу: «Баба есть баба!» И все тут! Баба есть баба, если, разумеется, она не есть клинически полоумная, скрывающая свою патологию. В таком случае она не баба. А в любом другом случае — баба
