Дом с видом на Корфу - Елена Константиновна Зелинская
– Ах вот как!
– Ну, что случилось? Почему вдруг такая агрессия?
– Ты еще агрессии не видел!
– Когда увижу – скажу, что супер!
– Я что, уже и реагировать не имею права? Ты хочешь, чтобы я была с тобой искренней, – вот, я искренне реагирую. Я же не радио, чтобы меня можно было включать и выключать, когда тебе удобно.
– Это не реакция, а шантаж! Я не придумываю, я правда не могу нарушать порядок!
– Я последний человек, который будет требовать от тебя нарушать что угодно! Не в этом дело!
– А в чем? Что я не так сказал?
– Не знаю.
Анна внезапно устала. Он мгновенно уловил ее слабость и применил классический прием. Сначала лукаво блеснули глаза, потом улыбка побежала вниз, по мягким складкам, которые раскрывались ей навстречу так быстро и уместно, что дрогнули и наконец расплылись губы.
Не устояла, улыбнулась в ответ и она.
– Пойдем, выпьем что-нибудь, до начала еще целый час!
По витой лесенке они спустились в подвальчик.
– Тебе вина? А я, если ты, конечно, не возражаешь, – подчеркнуто спросил Антон, – выпил бы пива.
Расположившись в низких кожаных креслах, они смотрели, как у стойки бара постепенно скапливается публика.
– Интересно, – заметил он, потягивая пиво, – коренная англосаксонская порода отчетливо видна на мужских лицах. А вот у женщин все больше среднеевропейский вид. Каждая из них может одновременно быть и датчанкой, и немкой, и бельгийкой.
– Разная адаптивность?
– Простые ответы всегда самые правильные. мужчинам нужно сразу отличать, где свой, где чужой. Внешность – как мундир со знаками отличия.
– Женщине и смотреть не надо, чтобы определиться. Говорят, хватает три секунды, чтобы тетенька по одному виду решила, подходит ей этот дяденька или нет.
– Я где-то читал, что женщина, только прикоснувшись к коже, может определить возраст.
Улыбаясь, он подвинул руку навстречу пальцам, которые уже любознательно тянулись к нему. Она прикоснулась к теплому запястью и склонила набок голову, словно прислушиваясь к организму: «Шесть лет, не больше!»
– Что ты чувствовала, когда молчала? Обиду, одиночество?
Анна вошла в образ. насупилась. Казалось, что рыжеватые волосы бросают на ее лицо легкий отсвет, а может, и не волосы вовсе, а электрический свет придавал нахмуренному лбу, светленьким бровям и сжатым в стрелку губам бледный, золотистый колер. Все верну-лось: мост Ватерлоо, высокая вода, темные машины блестят мокрыми боками.
– Я чувствовала, как будто тебя нет.
– Одиночество, – удовлетворенно констатировал он и откинулся на спинку кресла.
– А ты что чувствовал?
– Я думал, какая-то глупость происходит.
– Не уклоняйся, я про другое спросила.
– Другое, – согласился он и, подумав, засмеялся:
– Спокойствие. Я был уверен, что все как-то урегулируется.
– Спокойствие?! – возмущенно крикнула она. – Ты бы видел свою перекошенную физиономию! Ты и сейчас боишься!
– Чего же я боюсь?
– Наши отношения оказались сложнее, чем мы думали.
– Думали так, теперь по-другому. Сами отношения ведь не изменились? Ведь так? Не изменились? – спросил он с нажимом.
– Не изменились, – ответила она и испугалась.
Зазвенел звонок. Публика поднялась, торопливо допивая и доедая, и густо двинулась в зал.
– Отношения – это не то, что мы делаем. Они живут сами по себе, как отдельное от нас третье существо.
– Не знаю, не думал об этом.
В баре погас свет, как последний сигнал к началу спектакля. В темноте его лицо казалось большим и детским.
«Еще бы, – подумала она. – Ты никогда не был подвергнут любви. В этом весь ужас».
– Надо идти. – Антон со стуком поставил стакан и поднялся.
Сцена соответствовала той единственной фразе, которую Анна помнила с университетских лет: «Из окон лился свет». молодая женщина в платье из белой парчи резко закидывала назад красивую голову с замысловатой прической, зло смеялась и стреляла из револьвера.
– Займитесь рисованием, – советовал стареющий резонер, а Гедду Габлер распирали неведомые в XIX веке желания.
– Что ты хочешь от него? – спрашивала честная фрау Теа, защищавшая свое право быть преданной. Право не быть собой. Гедда умыкала у нее не просто любовника, она забирала идеал и при этом не имела ничего, что могла бы этому идеалу предложить взамен нечеловеческой преданности.
– Я хочу распоряжаться его судьбой.
– Для этого у тебя есть муж, – со скандинавской прямолинейностью отвечала отвергнутая ради Гедды дама.
– Я хочу распоряжаться его судьбой, – повторила Анна. – Я своей-то распорядиться толком не умею.
Театральный сумрак сближал, и, даже не поворачивая головы, она чувствовала напряженное тепло, ровной волной заполняющее пространство между нею и его плечом. Она оторвала взгляд от сцены и взглянула на молодого человека, который сидел рядом с ней сложив на груди руки.
– Тебе не скучно?
– Нет, нет, нисколько.
– А ты понимаешь текст? Здесь же вся прелесть в репликах. Я сама не все схватываю.
– Да что тут не понять? Старый муж, молодой не-удачник и дамочка, которая пытается всеми манипулировать.
– Слабые всегда манипулируют. Они же не могут впрямую давить, как сильные. Давление ведь намного противнее, да?
– Давления я вообще не переношу, это всегда – как против шерсти.
– Пошли отсюда? На нас уже соседи шикают.
– Нет.
– Да.
– Ты точно хочешь уйти?
– Я помню, чем кончится. Она перестреляет полтруппы.
В дымном блеске светился ночной Лондон. фонари вдоль моста Ватерлоо висели над темной рекой золотою дорожкой.
– Тебя проводить?
– Пожалуй, не стоит.
– Как хочешь, до завтра. Ах да, ты же завтра собралась на Генриха!
– Да ну его, этого Генриха! С ним они неприятности. Тем более что он всего лишь Пятый!
– Ну, созвонимся. – мазнув по ее щеке модной небритостью, Антон быстро двинулся по переходу в сторону метро. Широкая спина мелькнула еще пару раз, освещенная фарами, и утонула в верткой уличной сутолоке.
Наглухо закрытые шторы превращали маленький гостиничный номер в коробочку. Анна скинула туфли и забралась с ногами на кровать, которая занимала столько места, что между нею и окном можно было пробраться только бочком.
«Эта история никогда не кончится», – думала она. Как ее сегодня подмывало сказать: «Да, уходи!» И вовсе не потому, что правда обиделась. Ей до зуда хотелось натянуть нить и проверить на крепость их двухлетнюю прерывистую связь. Рукой пощупать испуг. Что он будет делать? Уйдет с облегчением, оставив ей только имя в адресном списке между фотографом и печальным красавчиком с НТВ? Или обернет все в шутку, рассмеется, ухватит ускользающую нить и медленно притянет к себе? Покладистый, покорный в мелочах – куда пойти, где посидеть, в какой гостинице снять номер, – он безошибочно вычислял каждую ее попытку проникнуть за очерченный круг. Темные глаза мгновенно теряли веселость и смотрели не-подвижно и чуждо.
Как
