Океаны в трехлитровых банках - Таша Карлюка
– Бабушка, что такое НЗ?
– Неприкосновенный запас.
Каждый раз, когда нервничаю, я начинаю ощущать внутри себя шар с пустотой, который почти сразу из маленького превращается в гиганта, и пока я не накормлю его плодами шоколадного дерева и глюкозой, он от меня не отцепится. Но зачем этому прожорливому монстру плитка шоколада, когда перед его глазами стоит такой беззащитный, ничейный, трехэтажный, сладкий, карамельно-шоколадный, воздушно-пористый бисквит с ванильными нотками, с толстым слоем сгущенки, с кусочками груши, клубники и вишни? И надо ж такому случиться – в него еще не успели воткнуть свечи!
«Если я чуть-чуть по краешку, пальчиком, то, что стекло и начинает таять от жары и портит вид, съем – никто не заметит!» – говорит внутри меня жрунья.
Моей жрунье повторять дважды не нужно. И вот мое лицо уже измазано шоколадом, руки – сгущенкой, платье – клубникой. Сами понимаете – там подровнять, тут лишнее убрать, розочек должно быть нечетное количество… Эх. Лучше и вовсе не начинать, потому что потом не остановиться.
– Фрося!!! – у меня за спиной стоит именинница.
Бабушка Геня в обморок не упала, но стульчик ей понадобился, как и стакан воды с корвалдином.
– Пять часов работы, – шепчет бабушка. – Я так хотела, чтобы гостям понравился мой торт…
– Бабушка, он мне понравился. Честное слово! Очень понравился!
– Фрося, Фрося… Ну ты и Фрося!
– Бабушка, на меня не кричи. Кричи вот на этого! – и я показываю на свой живот.
– Знаешь, о чем я давно мечтаю? – вдруг спрашивает бабушка с непонятной улыбкой и, не дождавшись ответа, падает лицом в торт.
– Дорогие гости, не удивляйтесь, но вместо привычных вам розочек на этот раз на торте – отпечаток моей физиономии, – скажет бабушка, подавая к столу торт, уже не такой большой, не такой красивый, но по-прежнему смачный и впервые без привкуса свечей.
– Ну, мама, ты даешь! – скажет бабушка Роза, заливаясь от смеха, подходя к своей семидесятичетырехлетней маме с салфеткой, чтобы вытереть ей лицо.
Бабушка Геня никогда меня не выдает.
С улицы доносится знакомый рев мотора, видим пыль, поднятую с земли, и огромный дедушкин грузовик. Я подскочу первая, забыв о торте на своей тарелке, возьму бабушку Геню за руку и буду тянуть ее за собой всеми силами, что затаились внутри меня. Дедушка Яша откроет кузов, а там… Там… Вы думаете, фрукты, да? Сахарные арбузы, сочные персики, груши размером с кулак Гулливера, тонкокожие, как мед, дыни?. Нет!
В кузове – с ресницами, как бабочки, с глазами добрыми, умными, с рыжей челкой, с белым пятном на всю переносицу стоит коричневая лошадь. Я смотрю на бабушку Геню. Она плачет.
– Фрося, как? Откуда ты узнала?.
Я достаю из кармана старую черно-белую фотографию, которую нашла на чердаке, и отдаю ее бабушке. На пожелтевшей от времени карточке – девушка под куполом цирка стоя скачет на лошади. На обратной стороне фотографии написано имя бабушки Гени и год.
Весь вечер мы не могли снять бабушку Геню с лошади. Ни дедушке Яше на своем грузовике, ни папе на мопеде, ни даже молочнику на велосипеде не удалось ее догнать.
С днем рождения, бабушка Геня!
Дом – комната Фроси – сад. Вечер. Суббота
В комнате Фрося торопливо сворачивает экран для проектора и прячет его под шкаф.
Фрося неаккуратными, быстрыми движениями сбрасывает со своей кровати одеяло, подушки, игрушки на пол, сдергивает белую простыню.
Фрося с простынею в руках прибегает в сад, где на покрывалах, в соломенных креслах сидит вся семья.
Белла
Почему так долго?
Фрося
Экран искала.
Белла
И где экран?
Фрося
Не нашла, но я взамен принесла простынь.
Белла
(подозрительно)
Это уже не в первый раз.
Глава двадцать шестая
Далекие разъехались, близкие остались. Всю посуду еще не успели домыть, всю еду еще не успели съесть, не все взятые взаймы у соседей табуретки вернулись в свои дома… Как же я люблю первый день после праздника! Когда колготки, от которых безумно чесались ноги, уже в мусорном ведре; когда платье, что в середине вечера сдавливало талию, – в корзине для грязного белья; когда прическа… Да ну ее! Никакой прически! Волосы не лежат, они вприпрыжку. Свободная пижама, неспешность в движениях, мыслях, разговорах, горизонтальное положение – вот что такое первый день после праздника. Вчера – заразительный смех, сегодня – тихая улыбка. Вчера – суматоха, сегодня, наконец-то, покой.
Как же я люблю первый день после праздника!
К обеду откроют глаза, к ужину проснутся, к ночи спать уже никто не захочет. И только дедушка Яша и Луи не спят. Чинят качели, которые Александр Ильич вчера сломал, – ему так хотелось выпендриться перед Анной Павловной, что он поспорил с дядей Йосей на то, что сможет сделать на моих качелях солнышко. Ни солнышка, ни качелей. Правда, Анна Павловна разрешила старому щеголю проводить себя домой.
– Когда попривыкнешь, ты уже не таким черным кажешься, – говорит дедушка Яша Луи, пока тот мастерски орудует молотком.
Похоже, вчера деда за праздничным ужином принял не только на грудь, но и Луи принял тоже.
– Брехня, что можно вкрутить себе зубы и не доставать их на ночь? – спрашивает деда у Луи, он стоматолог.
– Почему – ложь? Правда. Хотите? Могу сделать.
– Еще чего! Я что, баба!? – вспыльчиво отвечает дедушка Яша. – Вот только от Фросиных игр с протезами это могло бы меня спасти… Да… – уже тихо говорит он.
Луи спокойно и искренне улыбается в спину деда Яши, понимая, с каким непростым характером его тесть.
К вечеру, когда вся семья проснулась, мы собираемся на покрывалах под орехом потравить манцы и узнать друг друга еще ближе. И вот стемнело. Наконец-то. Папа с дядей Марком меж деревьями натягивают белую простынь, и ночное затишье сменяется тихим гудением фильмоскопа. Яркий, как падающая комета, луч превращает белоснежную простынь в волшебный экран. Слайды. Как же я их люблю! Если бы вы знали, как я их люблю! Я бы рада передать вам словами эту любовь, но слов мало. Это как признаваться в любви и понимать – потрать хоть всю жизнь на объяснения, все равно их будет недостаточно. Радость нетерпения, пока папа настраивает объектив, мой восторг в ту секунду, когда на стене появляется первый кадр, а вместе с ним сказка…
…Казалось бы, минута ожидания… Но сколько пролетает
