Остановись, мгновенье… - Виктория Самойловна Токарева
Толик расстраивался. Он преподавал чужим сыновьям, а свой оставался неосвоенным, как дикий остров в океане. Татуся не огорчалась. Она понимала, откуда ветер дует. Наследственность. Толик – детдомовский, и кто его родители – неведомо. Эта неведомая родня сдала своего ребенка в детский дом. Что от них ждать?
Вадик носил длинные волосы, которые он подбирал в хвостик, под резиночку. Татуся его обожала шумно, а Толик тихо. В кого бы он ни пошел, это был их сын, любимый мальчик. И даже более того: чем хуже, тем лучше.
Вадик не был хуже. Просто другой. Когда он появлялся на корте с ракеткой, было на что посмотреть. Татуся и смотрела. И понимала: существует язык тела, как в балете. Это красиво. Каждая мышца нацелена на смысл. А большинство гомо сапиенсов ведут неподвижный образ жизни. Либо сидят, либо лежат, а чаще и то и другое: лежат и сидят. Их даже на прогулку не вытащишь. Кресло засасывает.
Толик недоумевал: что ждет Вадика? Ну, поиграет до сорока лет, а дальше что будет делать?
– Пойдет в тренеры, – говорила Татуся. – Будет тренировать молодых. Ты ведь тоже тренер…
Время бежит вперед и только вперед. Толик иногда мечтал, чтобы время шло вспять, в обратную сторону. Однако мечты Толика оставались мечтами. А в реальности ему исполнилось шестьдесят.
Консерватория решила отпраздновать юбилей.
Набился полный зал.
Татуся надела новое платье – синее в белый горох, с кружевным воротничком. Горох снова вошел в моду. Платье молодило ее, а это не лишнее. Татуся выглядела моложе своих лет, но шестьдесят – это не двадцать и не тридцать. А у Толика ученицы по двадцать лет и сотрудницы по тридцать, так что конкуренция обеспечена.
Юбилей отмечался по привычной программе. Первая часть – отчетный концерт. Играли исключительно ученики Толика, своего рода конкурс. Лучший получал премию: грамоту и букет цветов. Грамота – под стеклом и в красной деревянной рамке. Могли бы и денег дать, но не давали.
Вторая часть – банкет с речами. Произносили преувеличенно льстивые тосты, как на похоронах.
Татуся присутствовала только на концертах. На банкеты не оставалась. Стеснялась. Хотя что ей стесняться? Ведь это был и ее праздник. Успехи Толика – это и ее успехи. Вот и сейчас на концерте они сидели плечо к плечу, оба красивые и моложавые.
Объявили студентку с фамилией Факова. Разве можно с такой фамилией гастролировать по Европе? Факова играла старательно, но бесцветно. Не хватало нутра, хотя техника в порядке. Вряд ли из нее получится солирующий пианист. Ее потолок – аккомпаниатор.
Далее произошло нечто непонятное: на сцену вышел молодой Толик. Тот же рост, размах плеч, постановка головы.
– Кто это? – спросила Татуся.
Толик не ответил. Он подался вперед. Волновался.
А ученик не волновался. Он играл «Времена года» Чайковского, и казалось, что играет исключительно для себя в пустом зале. Он не хотел нравиться, просто внимал божественным звукам, погружался.
Его лицо было бесстрастным, только брови немножко гуляли по лбу. Татуся знала это выражение. Такое лицо было у Толика во время любви. Невозможно, чтобы два разных человека были так похожи. Может быть, ученик обожествлял учителя и стал невольно на него походить?
Татуся покосилась на Толика. Толик сидел подавшись вперед, его глаза выдвинулись от напряжения и, казалось, сейчас выпадут на пиджак. Такой заинтересованности не бывает у посторонних людей.
Татусю пронзила догадка: сын. Ребенок татарки. Вот он – тот самый незаконнорожденный, к которому Толик клялся не ходить. Ходил. Участвовал. Растил. Платил. Учил. Сын унаследовал музыкальный ген родителей. И не просто унаследовал. Приумножил.
Татуся сидела не шелохнувшись. Звучала баркарола. Какая грусть. И какая надежда. Откуда Чайковский доставал такие звуки, которые складывались в такую мелодию? Эта мелодия стекала откуда-то сверху – сама, без усилия автора.
Время от времени пианист прикрывал глаза и покачивался. Уходил в себя.
Татуся заглянула в программу. Прочитала: «Рустам Анатольевич Никитин».
Толик дал свою фамилию и отчество. Усыновил. Обманул Татусю.
А что она хотела? Сделать его трусом? Мерзавцем?
Толик знал, каково расти без родителей. Детский дом – это зона, в которой уро-дуются неокрепшие души. В его случае у ребенка была мать и крепкая татарская родня. Но Толик ни на кого не рассчитывал. Он подхватил сына на крыло. И вот результат.
Толик никого не предал. И нового сына не бросил. Он не разрешил себе ни одной подлости. Вел себя по-человечески.
Татуся вспомнила, как она бесилась. «Что с ее шло?» – как говорила домработница Шура.
И Дина родила. Не побоялась. Не сделала аборт. А могла бы. И не было бы такого мальчика. А теперь есть. Сидит на сцене. Покачивается.
Зазвучала новая мелодия: «Осень».
Татуся любила «Осень» больше других времен года в сборнике Чайковского. Рустам Никитин играл бесстрастно и спокойно, как при встрече с неизбежностью. Татуся почувствовала, как глаза переполнились и слеза пошла по щеке. Она сняла слезу пальцем. Толик покосился. В его глазах стоял вопрос.
– Прекрасно… – тихо отозвалась Татуся.
Толик убедился в том, что жена не просекла, стал слушать дальше.
Рустам закончил свое выступление. Его руки какое-то время оставались на клавишах. Зал безмолвствовал, придавленный талантом музыканта. Потом аплодисменты грянули тугой волной.
Рустам встал и поклонился. Он был хорошего роста, красивый, с мусульманским флюидом. На него хотелось смотреть не отрываясь.
Толик не хлопал. Переволновался.
Татуся решила остаться на банкет. Ее посадили во главу стола рядом с мужем. Но она не любила сидеть во главе. Перебралась в конец стола, села среди студентов. Кто она такая, чтобы светиться у всех на виду? Татуся предпочитала затеряться.
Напротив оказалась студентка Факова, а рядом с ней Рустам Никитин. Факова явно льнула к Рустаму, шуровала руками под столом.
Передние зубы у Факовой выдавались вперед подковой. Татуся подумала: с такими зубами неудобно целоваться.
Стол был накрыт привычной зимней едой: салат оливье, холодец, картошка, квашеная капуста. Из напитков – водка «Столичная» и вино в пакетах.
Никаких особых деликатесов, но голодным не останешься.
Факова ела не останавливаясь. Рустам почти не ел. Казалось, что он не отошел от выступления. Был еще там, во «Временах года».
Факова шлепнула ему на тарелку кусок холодца. Рядом – ложка хрена.
– Вам водку или вино? – Она подняла глаза на Татусю.
– Вино, – сказала Татуся.
Факова наполнила фужер.
– Рустам, скажи тост! – велела Факова.
– Тост, – отозвался Рустам.
– Ты чего? – не поняла Факова.
– Ты велела: скажи тост. Я и сказал.
Было видно, что Рустама угнетает активность Факовой, но ее глубокое декольте, влажные зубы, настырные глаза делали свое дело. Он подчинялся.
Выпили.
