Сто тысяч раз прощай - Дэвид Николс
– «…но повесть о Ромео и Джульетте / Останется печальнейшей на свете».
Молчание, потом неловкое шевеленье. Страницы закрыты. Айвор хмурится и говорит:
– Ну, так: игры было слишком много. Ясно, что работы предстоит непочатый край. Мы… мы будем вытаскивать косточки из этого исполнения. Вниманию всех! Перерыв пятнадцать минут. Не более пятнадцати.
Вся труппа встала, чтобы размяться, и я в первый раз встретился взглядом с Фран: она улыбнулась, не разжимая губ: а ты молодчина! Я так оробел, что даже не решился к ней подойти, тем более что путь мне преграждал Ромео.
– Итак, Бенволио, какие впечатления?
– Здóрово. А ты вообще отлично читал.
Он отмахнулся от похвалы:
– Первая читка, я пока только вникаю, понимаешь? Потом-то еще лучше будет. Но послушай… – Он опустил увесистую ладонь мне на плечо. – У нас с тобой много общих сцен, да? То есть реально много.
– Да, я тоже заметил.
– Ну так вот, я хотел удостовериться: ты же не собираешь таким манером проговаривать свои реплики, верно?
Я вообще не собирался проговаривать свои реплики никаким манером. В промежутках между чеканкой слов я наблюдал за актерами: даже на мой дилетантский взгляд, было видно, что эта постановка обречена, вне зависимости от моего участия.
Во-первых, в труппу входили неактеры и антиактеры, то есть те, у кого вообще ничего за душой не было: я, Хелен, Бернард.
Далее, самая большая группа – актеры-имитаторы. С хорошо поставленными голосами, скользящими вверх-вниз, с неожиданными паузами и логическими ударениями; они сохраняли царственную осанку, как дети, изображающие королей и королев на игровой площадке. Это, собственно, тоже актерская игра – изображать королей и королев, но какая аудитория будет по доброй воле такое смотреть?
Что же до Фран Фишер, я, наверное, был не вполне объективен. Но тогда, в оранжерее, она показалась мне величайшей актрисой, чей блеск проявлялся в том, чего она не делала. Она не позировала и не напрягалась, не старалась до неузнаваемости изменить свой обычный голос. В отличие от Майлза, она не делала пауз где попало, чтобы потом ускоряться и наверстывать, неестественно изображая естественную речь, не мямлила и не проглатывала звуки. Почему-то те слова, на которые я подолгу таращился, таращился и таращился, не в состоянии докопаться до смысла, у нее вдруг становились красноречивыми, взволнованными и живыми. «Неситесь шибче, огненные кони, к вечерней цели. Если б Фаэтон был вам возницей…» – говорила она, и, хотя я так и не понял, откуда там кони, почему они горят огнем и кто такой Фаэтон, в голову почему-то лезло: да, я знаю, что ты имеешь в виду.
Талант никогда меня не привлекал, скорее наоборот – он склонял меня к досадливым насмешкам и вселял желание бежать подальше от тех, кому легко давались определенные навыки, но каждый раз, когда она заговаривала, стены зала подступали ко мне ближе. Героиня, которая в моем представлении была в лучшем случае иллюстрацией, девушкой на балконе, сейчас становилась то комичной и страстной, то умной и своенравной, то непокорной и – моя шестнадцатилетняя натура содрогалась от этого слова – чувственной. Как можно изобразить все эти качества, если в тебе нет на них ни намека? Сыграть их все, не обладая ни одним? Рядом с Джульеттой Ромео выглядел сущим болваном и нытиком. Что она в нем нашла?
Сейчас вокруг нее сгрудилась целая компания, к явному неудовольствию Майлза.
– Она неплохо справится, если, конечно, над собой поработает, – заявил он и отошел; а я окончательно стушевался и, даже не отважившись с ней заговорить, решил выйти на воздух.
– Эй, Чарли, – окликнула она, когда я проходил мимо, – ты просто молодец!
Я содрогнулся и заспешил дальше. Из-за облаков появилось солнце, такое же серьезное и внушительное, как дождь, который оно сменило; у самого выхода стояли Айвор с Алиной, склонив друг к другу головы: они искали решение проблемы и проблемой этой был я.
– Привет, Чарли, – сказала Алина; сегодня она бескомпромиссно стянула волосы сзади, да так, что брови остервенело вздернулись. – Ну, каково твое впечатление? От новой роли?
– Мм… я как бы… не уверен…
– Да, было заметно, что ты нащупываешь собственный путь! – сказал Айвор.
– И что понимаешь примерно одно слово из девяти, – добавила Алина.
– Алина! – одернул Айвор.
– Не согласишься ли ты попробовать себя в качестве ассистента режиссера?
Меня собирались отстранить от лицедейства, и я испытал желанное облегчение.
– Если у вас есть кому передать эту роль…
– Нет-нет, мы всего лишь хотим, чтобы ты попробовал себя на новом поприще, – уточнил Айвор.
– А кроме того, в данный момент у нас на примете никого нет, – призналась Алина.
– Но причина не в этом!
– Ну…
– Тебе нужно хотя бы неделю поработать над ролью.
– Хорошо, – сказал я, чтобы поскорей отделаться.
– А можно спросить: ты хоть раз в жизни был в театре?
Я засмеялся:
– А как вам кажется?
– Скажи, Чарли, – начала Алина, – что в таком случае тебя здесь привлекает?
– Хм… Тут можно самые разные знакомства завести, правда же? – Я оглядывался, пытаясь найти для себя алиби.
В отдалении на скамье сидел Алекс – Меркуцио, который, сдвинув на затылок шляпу, скручивал сигарету. «Самые разные знакомства». Я поднял руку в знак приветствия.
– У тебя все отлично получится, – сказал Айвор. – Со временем.
– А если нет – милости просим в помощники режиссера, – напомнила Алина.
И снова я поднял руку. В школе мне внушили, что парню западло нахваливать внешность другого парня и даже держать такое в мыслях, но Алекс был настоящим красавцем: весь такой изящный, томный, прямо как танцовщик. В своей роли, как и в жизни, он сохранял насмешливый вид, который подчеркивала полукруглая складочка в одном уголке рта, и сейчас мне почудилось, что его насмешка направлена на меня. Но нет, ребром ладони он смахнул со скамейки дождевую воду.
– Давай. Посиди.
Рядом с Алексом у меня всегда возникало такое ощущение, будто я обязан попросить автограф.
Алекс Асанте… талантище, один из двоих. Мы это почувствовали при первом же знакомстве, стоило ему только открыть рот. Когда-то наш учитель французского пообещал, что мы, если будем стараться, вскоре сможем войти, так сказать, в транс, тогда все барьеры рухнут
