Врачу: исцелись сам! - Владимир Сергеевич Митрофанов
– Да эта ваша старая профессура в войну себе руку набила на тысячах раненых, наверняка еще кучу народу угробила, пока научилась. Сейчас такого опыта не получишь! – сказал ей на это однажды Жизляй, когда она принесла в ординаторскую архивные истории болезней и села поговорить с молодежью.
Инесса Андреевна Жизляя почему-то любила и никогда на него не обижалась. Она только вздохнула и ушла к себе в архив. Она в ту большую войну уже работала медсестрой, но предпочитала об этом не вспоминать.
Выйдя из архива, Борисков набрал номер телефон кафедры кардиологии, спросил доцента Столова. Ответили, что его нету – куда-то вышел. Еще раз набрал через двадцать минут. Тетка какая-то ответила: "Только что был и вышел!" – и тут же, не дав ничего сказать, бросила трубку. Позвонил еще раз, представился врачом – уже был несколько другой разговор и тон чуть помягче. Наконец, дозвонился. Представился, обрисовал ситуацию. Столов сразу же его вспомнил и тут же сказал: "Без проблем, все сделаем!" – и в трубке зашуршало (Борисков так и представил себе перелистывание ежедневника там, на другом конце телефона). "Завтра… ну никак. Пятница устроит? Давай. Когда? В три – не поздно?" – "Буду". Столов на всякий случай продиктовал номер своего мобильного и записал телефон Борискова – позвонить если что. Настроение Борискова несколько улучшилось – все-таки какое-то движение, призрак определенности.
Было уже три часа дня. До приема в поликлинике оставался еще час, и он еще зашел в отделение, в нелюбимую восьмую палату. Уже несколько дней происходило одно и то же: заходишь, а больная К. лежит, отвернувшись к стене. Вообще не разговаривает. Сестра говорит: "Лекарства не пьет, от капельницы отказалась! Выгнала процедурную медсестру!" Вызывали психиатра, но тот сказал, что больная вполне адекватна. Есть, конечно, астено-невротический синдром, но у кого его нет. Кто-то из молодежи в ординаторской кипятился: "Надо ее выписывать, раз не хочет лечиться!" Но страховая компания платила за эту больную большие деньги и требовала результата, и тут можно было серьезно испортить с ней отношения вплоть до требования возмещения расходов и разрыва договора. Эксперт этой страховой компании звонил по поводу этой больной каждый день, но сам лично не приходил. Разговор шел, что с ней делать дальше. Эксперт, к удивлению Борискова, не давил, а просил: постарайтесь что-нибудь сделать. Вероятно, кто-то за эту женщину наверху ходатайствовал. Она видимо была чья-то подруга.
Сценарий посещения этой палаты каждый раз был один и тот же. Борисков всегда приходит туда в самом конце обхода – в два-полтретьего, садится на стул рядом с кроватью. Они сначала разговаривают так: она, отвернувшись к стене, он рядом. Поначалу тема самая отвлеченная, типа погоды в Западной Сибири, потом она, наконец, поворачивается, дальше разговаривают, уже глядя друг на друга. Потом она встает, и они вместе пьют чай, смотрят передачу по телевизору, обсуждают эту передачу, последние новости, жизнь детей, потом Борисков ее осматривает, меряет давление, обсуждается лечение, тут же приходит медсестра, ставится капельница, и они мирно дружески расстаются. На следующий день все повторяется снова. Кстати, психиатр записал в историю болезни, что она "не нуждается в госпитализации в психиатрический стационар", прописал антидепрессанты, которые пациента пить категорически отказалась.
В восьмой палате всегда было очень жарко. Борисков вышел весь в поту. Мимо него продефилировал инженер Халиков как обычно с лицом вытянутым и печальным, как у Пьеро. Уже года два он постоянно пребывал не в лучшем расположении духа – с тех пор, как от него сбежала жена. Причем жена сбежала не столько от него, сколько от его мамаши – к себе на родину к родственникам – в Северную Осетию, – захватив туда и ребенка. Там ее было уже не достать. Переговоры о разводе велись дистанционно. Борисков удивился, поскольку он ее как-то видел, и она ему очень понравилась: еще подумал тогда: "Вот повезло же человеку – удачно женился на старости-то лет…" Не исключено, что всему виною была мамаша, которая жила вместе с ними и выдержать которую никакая невестка не смогла бы. Кстати от такого смешения кровей ребенок получился просто замечательный. Прошлым летом ее прислали в гости к Халикову на месяц. Девочка была совершенно дикая, по-русски уже говорила плохо. Халиков приводил ее на осмотр к педиатру, пытался найти свидетельства, что с ней в той семье плохо обращаются. У девочки нашли только вшей, а во всем остальном ребенок был абсолютно здоровый.
Надо сказать, что Халиков очень любил свою жену. Когда она забеременела, он как образцовый муж очень переживал эту беременность, каждый вечер гулял с ней под ручку, посещал специальные занятия для беременных и молодых отцов (кажется, он вообще один там и ходил из будущих папаш). А когда подошло время, отправился смотреть на роды своего ребенка. Очень было интересно, ведь когда еще в жизни такое увидишь! Выпил, конечно, для храбрости. В нем присутствовал дух естествоиспытателя. Например, его очень интересовало, как совокупляются слоны и космонавты (говорят, такой эксперимент будто бы проводили). Рассказывали, что у одной космонавтки однажды не сработал встроенный в скафандр туалет (изначально он был приспособлен только для мужской физиологии), отчего фекалии просочились у нее через воротник и какое-то время летали в невесомости по всей кабине. Руководитель полета, глядя на экран монитора, ругался: "Что там за дрянь болтается перед объективом?"
Борисков посмотрел на часы: было уже без пяти четыре. Прием в поликлинике начинался ровно с четырех. Тут же ему оттуда позвонили на мобильный: можно ли записать дополнительно? Как всегда ответил, что можно, но тут же об этом и пожалел. Пережить бы как-нибудь сегодняшний прием. Спросил: а на сколько записан последний?.. Сказали, что на семь. "О, Боже!" Борисков явственно ощутил сердечные перебои и отрыжку. Из пищевода вышли пузыри. Напьешься чаю перед приемом, а потом урчишь. Неудобно перед больными.
Первым был мужчина с жалобами на кашель и одышку. Он прямо в кабинете зашелся в кашле. У него было серое морщинистое лицо длительно курящего человека. В период волнения он делал мелкие движения пальцами, доставал серебряную
