Отель «Дача» - Аньес Мартен-Люган
Он вдруг заворочался во сне, и я отошла подальше, испугавшись, что разбудила его. Он что-то говорил, я не могла разобрать что, но, судя по его исказившемуся лицу, он страдал. Я выключила лампу, надеясь, что это его успокоит. Перед тем как выйти из библиотеки, я посмотрела на него в последний раз: он тяжело перекатился на другой бок, не просыпаясь, снова что-то пробормотал, шумно вздохнул. Я неслышно закрыла дверь и вытерла мокрые щеки. Я была раздавлена усталостью… Пора идти домой, на маслобойню, и забыть этот день.
Глава одиннадцатая
Придя в «Дачу» следующим утром, я несколько минут колебалась, а потом все же заглянула в библиотеку. К моему удивлению, дверь уже не была заперта, и я на цыпочках прошла вглубь. Все следы пребывания Василия исчезли: ни пустых бутылок, ни переполненной пепельницы, ни разбросанных фотоальбомов. В широко распахнутые окна врывался свежий воздух, и запах табака Джо тоже улетучился. Как будто вчера здесь ничего не происходило. Как если бы сцена, при которой я присутствовала, была плодом моего воображения. Сегодня обстановка в библиотеке была почти волшебной: свет, лежащий на поверхностях мелкими мазками, ароматы природы, порхающие золотистые блестки пыли, Машины книги с загнутыми уголками и пожелтевшей бумагой, фотографии, рассказывающие историю здешних мест. И тишина… успокаивающая, умиротворяющая. Библиотека вернула себе власть надо мной, я снова чувствовала себя здесь хорошо, чего не случалось с того момента, как я вошла сюда впервые после смерти Джо. Что тут изменилось за последние сутки? Как бы я хотела, чтобы все случившееся было только дурным сном, ночным кошмаром.
Я пошла на кухню, ожидая встретить там Василия, борющегося с похмельем. Между прочим, у меня оно тоже было, хотя, в отличие от Василия, я вчера не выпила ни глотка алкоголя в надежде смягчить боль. Его не было ни на кухне, ни на террасе. Зато на столе меня ожидал полный кофейник. За него следовало благодарить Василия, вне всяких сомнений. Ушел ли он в апартаменты родителей? Досыпал ли там на диване? Маловероятно. С другой стороны, вряд ли он был сейчас за пределами гостиничной территории. Не будь здесь горячего кофе, я могла бы подумать, что он не заходил на кухню или сбежал среди ночи, не предупредив нас. Кстати, разве не этого я хотела? Чтобы он уехал и ничего не менялось…
Ближе к полудню я вышла на крыльцо постоять на солнце. Чудеса да и только: я полюбила жару, мощные, обжигающие лучи, придающие коже ни с чем не сравнимый аромат, притом что я никогда специально не загорала. Маша часто повторяла, что это преступление – не пользоваться тем, как легко и быстро я загораю, тогда как ей приходится тщательно беречь свою фарфоровую кожу. Я подкалывала ее, утверждая, что у меня совсем нет времени, я слишком много работаю. Она вспыхивала и каждый раз приказывала мне сделать перерыв. Если бы она была с нами, я бы не стояла сейчас на крыльце, а взяла бы ее под руку и потащила к ее любимым качелям, где она бы устроилась в тени, а я бы растянулась рядом с ней на траве. Она бы запрещала мне ложиться в траву, повторяя «Голубка, тебя кто-нибудь укусит!», а я бы отвечала «Не беспокойся, насекомые меня не любят!». Я посвятила ей эту маленькую передышку и оборвала несколько увядших лепестков с ее олеандров.
Во двор въехал автомобиль. Василий. Откуда он? Чем занимался, после того как покинул библиотеку? Я спустилась по ступенькам вниз. Он опять прятал глаза за темными стеклами очков, и угадать его настроение не было возможности. Он возводил барьер, удерживал дистанцию между собой и нами. Так не могло продолжаться. Если наши взаимоотношения не будут развиваться, я никогда не осмелюсь что-либо выспросить о его будущих планах. И в то же время могла ли я упрекнуть его за эту дистанцию? Я-то сама что сделала? Я его толком не встретила, избегала его, почти с ним не разговаривала. В его присутствии становилась холодной и молчаливой. Такой же нелюбезной и настороженной, как двадцать лет назад. Причем я – единственная, кто так себя вел: Шарль принимал его каждый вечер на кухне, приветливо улыбающаяся Амели при каждой встрече интересовалась, как у него дела. Оба они делали все, чтобы Василию было здесь хорошо. По крайней мере, до вчерашнего дня. Я же вела себя так, будто его не существует, потому что меня осаждали разного рода опасения и я боялась оказаться не на высоте. Стремясь продемонстрировать идеальное управление отелем, я постепенно утрачивала радость жизни и становилась высокомерной, что совершенно мне несвойственно. Машины похороны должны были хоть что-то изменить в наших отношениях. Он ведь мог не взять меня с собой вопреки Машиному желанию, и я бы никогда этого не узнала. Однако он выполнил свое обещание, хотя для него я была никем и он не обладал никакими конкретными доказательствами уз, соединявших меня с Машей. Он никогда не слышал, как его мать называла меня голубкой.
Так что не мне ли следует сделать первый шаг? Будь я на его месте – даже если оставить за скобками все мои страхи, – я чувствовала бы себя не слишком уютно, очутившись в доме родителей – умерших – после моего двадцатилетнего отсутствия. Меня бы более чем смутило, что какие-то чужие люди – а для него все мы были посторонними – управляют родительским отелем, в котором он вырос, и все, а особенно я, ведут себя здесь как в собственном доме. Такая «Дача» ему незнакома, и, наверное, по его ощущениям, он вроде как у себя и в
