Чингиз Гусейнов - Доктор N
Мы имели своих богатырей. Первый - наша нефть, второй - руда, третий неистребимая тяга к свободе. Свои символы, национальное достоинство и армия. Сломленная было культура обрела крылья. Встав на ноги, мы воспрянули. Но не о нас ли сказал Фирдоуси: И впились алчные взоры, потянулись цепкие руки туда, где богатство и красота,- в юную республику вонзились отовсюду штыки, наступили ее черные дни, начались новые игры.
Азербайджан обратил взоры к Турции, чье воинство помогло вернуть республике ее столицу Баку. Но, увы, народ поверил в сладкозвучную ложь,- и Мамед Эмин назвал, предчувствуя, имя Кара Гейдара (один ли он?),-дескать, Красная Армия спешит через Баку на помощь нашим братьям - войскам Мустафы Кемаля, а заодно - положить, де, конец всяческим притязаниям на азербайджанские земли, прекратить Карабахскую войну.
Наши богатства снова потекли на Север.
... Напали на след Мамед Эмина, надо менять местожительство: сочинение начал в доме школьного товарища, продолжил в лачуге слепого гармониста, далее - в здании поселкового ревкома и управления милиции со множеством входов и выходов - во двор мечети, на улицу, к реке Кирдман, еще потайные двери.
Схватив, повезли в Баскал, далее в Шемаху, оттуда в Баку. Ну вот: все та же Баиловская тюрьма, откуда в давние времена он вызволил Кобу!
Кара Гейдар прикончил бы Мамед Эмина - что ему наримановский запрет? Помешал Сталин: арест совпал с его приездом в Баку (жил в спецвагоне на запасном пути, а у входа - часовой).
Через юного земляка, вертлявый такой и услужливый (заместитель председателя Азербайджанского ЧК, Берия его фамилия, Лаврентий), велел, чтобы срочно доставили к нему Мамед Эмина, вызволив из тюрьмы.
Мамед Эмин оброс, в рваной одежде... в сопровождении двух милиционеров повезли в фаэтоне в город, купили на деньги ЧК одежду, завели к парикмахеру, потом в баню и - на вокзал.
В спецвагоне ждал Сталин.
...Спустя час с лишним, устав ждать, тюремщик постучался в вагон.
- Что вам надо? - недовольно Сталин.
- Извините,- робко заметил,- арестант значится за мной, я его должен сдать начальнику тюрьмы.
Сталин взял предписание и начеркал на нем: Арестованного Мамед Эмина Расул-заде принял. Нарком Сталин.
Повёз в Москву, поручит в Наркомнаце заниматься восточной печатью, изданиями и прочее.
... При встрече в Москве с Нариманом Мамед Эмин не скажет ему, что и его, Наримана, имя названо в книге, которую сочинил, прячась от новых властей, и не в лестном ряду: де, формально правят нариманы, ставя лишь подписи под законами, а властвуют микояны из Центра. Что ж, история рассудит, кто был прав - Нариман или он. Убеждение Мамед Эмина, из какого источника? Однажды вознесенное знамя более не склонится.
Увидев в Москве Наримана, Мамед Эмин поначалу долго смеялся. - До смеху
ли?
- Ты прав,- вздохнул Мамед Эмин,- впору плакать.- И после паузы: - Я убегал от тебя, когда ты с Красной Армией шел в Баку, и чудо привело меня в Москву, а ты бежал от тех, с кем шел. И оба мы изгнанники: я изгнан тобой, а ты своими соратниками, такая вот комичная ситуация... - Фраза после хохота, чтобы отчетливо прозвучала, упрек или констатация. И еще: - Мы с тобой разными глазами смотрим на нашу нацию.- И, не дожидаясь встречного вопроса: - Ты смотришь извне, а я изнутри.
- Выстраданная формула, не рождена импровизацией, угадал?
- Я перебрал свою жизнь и жизнь тех, с кем свела меня судьба, когда скрывался от ищеек Кара Гейдара (и ты к этому причастен), в том числе и жизнь твою (и что сочинил трактат... - рукопись так и не доставят Мамед Эмину: черновик затеряется, беловик сгорит).
- И что же?
- Изволь, объясню. Я, как ты знаешь, родился в семье моллы, на Апшероне, в самой что ни па есть гуще тюркского народа, а ты - в краю грузинском, где, как любят хвастать, уживаются на пятачке площади церковь, мечеть и синагога, привык соотносить взгляды с мнением инонационального большинства, потом жил в Баку, единственно компактное время, столь продолжительное, когда находился в гуще собственного народа, впрочем, Баку город особый, пестрый, а потом - Одесса, Астрахань и Москва, и, после двух лет отсутствия, снова Москва.
- Спасибо, что пристально наблюдал за вехами моей биографии.
- Более того: ты даже не успел посетить края наибольшей мусульманской и тюркской наполненности, Иран и Турцию, хотя и много работал с персами и турками, даже, помнится, обменялся телеграммами с Мустафой Кемалем, которого, по моим сведениям, венчают Отцом турок, это имя, надеюсь, закрепится за ним, звучало б оригинально: Ататюрк.
Да, Нариман действительно обменялся телеграммами... как его назвал Мамед Эмин? с Ататюрком, нет, не телеграммой: послал письмо, в котором пожелал Мустафе Кемалю победы турецкому национальному движению и заверил, что мусульманские коммунисты приложат все усилия, чтобы помочь Турции в справедливой борьбе за независимость.
- ...Ты мне о Шахнаме Фирдоуси и его герое Сиявуше, а я тебе о Низами, все наши сюжеты оттуда.- Нариман пытался спорить.
- Все, да не все,- уклончиво ответил Мамед Эмин.- Но согласен: немало поучительного.
- И о нашей судьбе тоже. Помнишь в Семи красавицах? Там, где Низами рассказывает о туркестанской царевне? Сын Соломона и Балкис парализован, не в состоянии шевельнуть ни руками, ни ногами. И будет парализован до тех пор, пока родители не покаются, не скажут всю правду о себе, ничего не утаивая. Это ли не символика нашего с тобой времени? Сын - наша с тобой парализованная республика, а родители - вожди. Хотя бы мы с тобой. - Мамед Эмин молчал. - Помнишь, как у Низами? Балкис призналась, что очень любит Соломона, он добр, красив, нежен, властен его перстень над вселенной дивной, но если увидит юношу-красавца, не в силах побороть греховных желаний. Едва прозвучали ее слова, как сын вдруг зашевелил руками, и Соломон признался: у меня несметные богатства, горы золота, перлов, серебра, но я всегда смотрю на руки посетителя: с чем ко мне идет, хорош ли его подарок? И только Соломон произнес эти слова - сын пошевелил ногами, поднялся и пошел. Так и мы... Я о бесстрашии признать собственные грехи во имя возрождения Азербайджана. Признаемся же, что, крича о любви к народу, думаем прежде всего об удовлетворении неуемных тщеславий, амбиций, жаждем власти и почитания, славы и богатства.
- Это ты о себе?
- О тебе тоже!.. Нет, мы никогда не признаемся, что... Впрочем, я уже повторяюсь.
И такой финал с Мамед Эмином - в дни, когда Нариман в торжественной тишине объявлял состав союзного Совнаркома, предлагая в его председатели Ленина (прикованного к постели), - исчезновение, побег Мамед Эмина!
ВОЛЧЬИ ВОРОТА
Не успел Нариман, вернувшись в Баку, переступить порог Совнаркома, как Кара Гейдар навстречу:
- Говорят, Мамед Эмин за границу бежал? Ничего не скажешь, отблагодарил товарища Сталина!
- Почему бежал? Сталин сам ему разрешил,- придумал с ходу. Поди объясни недругам, - подумал за Кобу, - отчего такая дружба с лидером бывшей мусаватской партии! Хороший человек? Спасал не раз? Ерунду говоришь! самому б себе ответил Коба: надо выдворять, тем более что есть ленинский циркуляр - личное послание Дзержинскому: К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции.
Якобы Мамед Эмин поехал в Финляндию за бумагой для типографии Наркомнаца, используя старые связи с финскими коммерсантами, еще до революции был компаньоном какой-то бумажной фирмы, и остался там, решив не возвращаться. Из Финляндии в Польшу, иллюзия языковой близости. Далее Париж, где друзья-приятели, отрезанные от родины.
Стамбул. Пять лет напряженного труда и постоянная нужда: выпускает газету, восстанавливает по памяти дорогое детище - сочинение о Сиявуше,что-то утрачено, копия бледнее оригинала, но труд завершен, и это - главное.
Потом изгнание, но прежде вызов в иностранное ведомство: турецкие власти, руководствуясь принципом нейтралитета, которым Мустафа Кемаль дорожит, запретили на своей территории, дабы не дразнить грозного северного соседа, какую бы то ни было эмигрантскую деятельность - ни русскую, ни выходцев из Азербайджана. Что ж, благополучие самого великого тюркского государства в интересах всех тюрок. При этом выразили личное сожаление Мустафы Кемаля (вроде б уважение проявили к лидеру бывшей Азербайджанской республики). Просил аудиенции у Мустафы Кемаля, нашлись ходатаи, и встреча состоялась. Обычно неразговорчивый, Мустафа Кемаль на сей раз (очевидно, речь азерийца пришлась по душе) долго не отпускал собеседника, предаваясь воспоминаниям, и тогда глаза смотрели мягко, а то грозен и решителен, суровые нотки в голосе.
- ...Вам ведомо, как мы наказали высокопоставленных наших чиновников за их заискивающие перед англичанами заверения, что якобы новая Турция готова объединиться с горцами Северного Кавказа, Дагестаном и вами в некое федеративное государство, буфер между Западом и Востоком, и, в случае необходимости, мобилизовать для борьбы с большевизмом под руководством турок и при поддержке Англии. Но мы обязаны своей победой России, она в сравнении с другими государствами ведёт игру честную, пока!.. - Разговор продолжился, записанный по свежим следам в тот же день Мамед Эмином:
