Елена Кейс - Ты должна это все забыть
Я думаю, что несмотря на наш отказ, мы, борцы, почувствовали себя свободными раньше других и сумели внушить уважение к себе даже со стороны властей. И тут я не могу не подчеркнуть ту огромную поддержку, которую оказали нам еврейские общины всего мира. То, чему я стала свидетелем и участником, до сих пор поражает мое воображение. Даже сейчас я не могу понять до конца, что двигало людьми, посвятившими много лет своей жизни нашему освобождению. Их сплоченности можно позавидовать, а их подвижничеству - поклоняться. Сила их была настолько велика, что с ней уже не могли не считаться правительства как западных стран, так и Советского Союза. Именно из-за их неустанного, организованного давления на все возможные и невозможные рычаги власти, мы чувствовали себя в определенной безопасности. Я могу смело утверждать, что победу мы одержали сообща.
Отказ, как удар гильотины,
Как смертный приговор,
Как подлый выстрел в спину
И как расстрел в упор.
Нет, это не мне отказали.
Все глубже и страшней:
Еврейство мое растоптали,
А с ним и тебя, иудей!
Я верю в такую идею
/Такая уж наша доля/
Нет, не свободны евреи,
Пока хоть один в неволе.
К тебе мой призыв, соплеменник!
Не стой в стороне, не робей.
Есть брат у тебя - и он пленник.
Спаси его, еврей!
Мой первый прямой контакт с кагебешниками в период отказа произошел в 1987 году. К этому времени я уже честно могла причислить себя к группе активистов. Уже шесть лет я была преподавателем иврита, участвовала в голодовках протеста, в нелегальных семинарах по различным аспектам отказа и нашего права на репатриацию, была членом организации "Женщины против отказа", принимала участие в демонстрации протеста в приемной Верховного Совета СССР. Я уж не говорю о всевозможных коллективных и личных письмах и заявлениях в адрес различных советских и партийных органов, начиная с газет и журналов и кончая Генеральным прокурором СССР и Генеральным секретарем ЦК КПСС. К этому времени у меня уже было бессчетное число контактов с еврейскими организациями Запада и с сотрудниками Американского посольства в СССР. И однако КГБ меня ни разу не беспокоил. То есть телефон наш был на прослушивании, машину нашу дважды обыскивали после того, как мы подвозили на ней иностранных граждан, но ни угроз, ни попыток "завербовать" меня, короче никаких прямых контактов у меня с КГБ не было.
Мне бы только радоваться этому. Но сказать по правде я испытывала разочарование и даже беспокойство. "Неужели я еще недостаточно им надоела, что они игнорируют мою деятельность?" - спрашивала я себя и думала, что же еще предпринять, чтобы вывести их из терпения. Словом, связались они со мной весной 1987 года. Гера позвонил мне с работы и сказал, что его "навестил один товарищ из КГБ" и что он желает со мной встретиться. Но он, мол, /этот товарищ/ не уверен, согласна ли я его принять. "С каких это пор они стали такими стеснительными и щепетильными?" - задала я Гере риторический вопрос, адресованный, естественно, не ему, а тем другим "товарищам", которые прослушивают /или подслушивают/ наш разговор по телефону. Что такое телефон я очень хорошо помнила еще со времен маминого ареста.
Как потом выяснилось, этот кагебешник, представившийся Гере по всей форме, сказал ему, что он бы хотел встретиться со мной у нас дома, но он боится, что "Елена Марковна тут же вызовет прокурора по надзору в связи с таким несанкционированным визитом, а нам бы не хотелось никаких осложнений". Короче, явился молодой, вежливый, интеллигентный, как две капли воды похожий на "добрых" следователей. С характерным лицом, знакомыми интонациями и вышколенными манерами. Все это пугающе напоминало мне встречи со следователем, но в другой обстановке и при других обстоятельствах. Напоминало, но не пугало. Я поняла, что стала человеком внутренне свободным и категорически убежденным в своей правоте.
Я предложила чашечку кофе. Он сначала отказался. Сказал, что не положено. Я такую реакцию ожидала. Поэтому, улыбнувшись, парировала: "Ну, не очень-то положено, допустим, приходить к кому-либо в гости без приглашения. Поэтому пусть это будет еще одно маленькое нарушение в вашем послужном списке. Зато когда вы меня вызовите к себе на допрос, вы возвратите мне ее, что будет гораздо приятнее, чем стакан воды, который вы обычно предлагаете у себя в кабинете". Он сделал вид, что обиделся. Сказал, что если бы они хотели меня вызвать, они бы так и сделали. Он, мол, пришел поговорить не формально, а я сразу на что-то намекаю. "Ну, если не формально, - ответила я, - то чашечка кофе не помешает". Он согласился. Отлично. Я выиграла инициативу. Мне стало весело. Я угощаю кофе кагебешника!
Таким образом, полудопрос проходил, можно сказать, в полудомашней обстановке. "Елена Марковна, нам известно, что вы занимаетесь преподаванием иврита". "Ну, я не держу это в большом секрете, иначе бы у меня просто-напросто не было учеников, - ответила я, - но если вы мне покажете закон, запрещающий заниматься преподаванием, я в ту же секунду прекращу эту деятельность. В отличие от некоторых организаций и отдельных должностных лиц я свято чту букву закона". Он намек безусловно понял, но виду не подал. Более того, преподавать иврит милостиво разрешил. Обалдеть можно! Однако при этом добавил, что часто такие группы занимаются не ивритом, а сионистской пропагандой. "Вы иврит знаете?" - спросила я его. Он отрицательно покачал головой. "Жаль, - продолжила я, - а то я бы вас пригласила в качестве экзаменатора для своих учеников. И вы бы лично смогли оценить их успехи. Не уверена, правда, что ученики пришли бы в восторг от такой проверки". И я с вызовом посмотрела ему в глаза.
Вдруг он совершенно переменил тему. Сказал, что им известно, что два дня назад меня посетила супружеская пара из Америки. Назвал фамилию. Я отрицать не стала. Более того, заметила, что я вполне доверяю их информации. Он спросил, о чем мы говорили. Я ответила, что со всеми иностранцами я говорю о том же, о чем пишу в своих бесконечных заявлениях - о незаконном отказе в выезде в Израиль. Вот тогда он как бы невзначай попросил меня сообщать им о предстоящих визитах иностранцев. Я рассмеялась. "Вы же получаете зарплату и, думаю, неплохую, - сказала я. - А работать не хотите. Моя работа - встречаться, ваша - следить. Мы стоим по разные стороны баррикад".
Разговор перешел на международные темы, а оттуда, естественно, на Израиль. Он спросил меня, как я отношусь к Моссаду - израильской разведке. Ну, тут уж я включила все свое красноречие. И получила неописуемое наслаждение, рассказывая о чудесах израильской разведки. Он слушал с интересом. По крайней мере, скуки не выказывал. Только потом спросил, почему же я так уважительно отношусь к израильской разведке и при этом так нетерпима к КГБ. Ведь в сущности это одно и то же, только страны разные. "При этом КГБ, - добавил он, - это пока что разведка страны, в которой вы живете и которая в том числе занимается и вашей безопасностью".
Я сказала, что придумал он это здорово и звучит красиво. Но, к сожалению, он все перепутал, кроме того факта, что и тут и там действительно разведка. Только Моссад старается защитить своих граждан, а КГБ, по моему невольному опыту, занимается как раз обратным. А насчет уважения - это он уж совсем не прав. Я уважаю и Моссад и КГБ. Каждая из этих разведок отлично справляется с поставленными ей задачами. Но задачи, увы, разные абсолютно, отсюда и вытекает мое к ним личное чувство. А именно Моссад я люблю, а КГБ - не обессудьте - ненавижу.
В общем, поговорили откровенно. То есть именно я откровенно - в смысле моего к ним отношения. Но ни разу он не вышел из себя, даже неудовольствия никакого не выразил. На том на первый раз и расстались. Он ушел, а я попыталась проанализировать, зачем же он приходил. Ну ведь не о Моссаде в самом-то деле поговорить! И ни к какому заключению не пришла. Кроме неуклюжей попытки "стучать" на иностранцев, никаких других предложений от него не последовало.
Через пару дней он вдруг снова позвонил мне по телефону. "Елена Марковна, - прозвучал его голос, - а вы, оказывается, занимаетесь незаконной переправкой кассет заграницу". Тут следует заметить, что примерно за неделю до этого я передала кассету с призывом о помощи через английских друзей, навестивших меня. Анечка, которая делала все возможное и невозможное, чтобы привлечь внимание ко мне людей на Западе, использовала эту кассету в одном из своих концертов. Вот на эту запись он мне и намекал.
Естественно, я продолжала свою игру. "Вы обвиняете меня в контрабанде, - ответила я возмущенно, - и я могу подать на вас жалобу. Я прекрасно знаю, на что вы намекаете, и утверждаю, что все свои заявления на Запад я передаю по телефону. И если мой абонент записывает мою речь на кассету, то это его личное дело и моим интересам не противоречит".
Он тут же перевел все в шутку, сказал, чтобы я не нервничала и предложил компенсировать нанесенную мне обиду. "Уж не хотите ли вы заплатить мне за моральный ущерб?" - спросила я с сарказмом. Оказалось, нет. Заплатить не хочет. А хочет пригласить меня на выставку в Манеж. А надо сказать, что в Манеже в то время проходила выставка картин из частных собраний. Попасть на нее было практически невозможно. Люди с ночи занимали очередь, чтобы купить входной билет. Мне было предложено посетить выставку в выходной день, то есть при полном отсутствии там народа. Не согласиться было просто обидно, согласиться - опасно. Мое согласие безусловно означало определенное погружение в их планы. Вопрос стоял четко - суметь вовремя вынырнуть и не захлебнуться.
