Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. Сочинения 1857-1865

Мысль эта чрезвычайно заняла его; он столько видел в истории примеров, из которых совершенно ясно следовало, что хорошие родители прибегают к решительным мерам отнюдь не прежде как по троекратном испытании внушений кротости, что поступок Натальи Павловны, решившейся сразу осадить Яшеньку, озлобил его.

— Нет, решено! — сказал он громко, — я не могу, я не должен перенести это!

И действительно, какая-то горькая решимость сверкнула в его глазах; он поспешно надел на себя поддевку, потихоньку отворил окно и выпрыгнул в сад. Совершив этот подвиг, он робко оглянулся назад, но, убедившись, что никто за ним не замечает, пошел далее, перелез через плетень, огораживавший усадьбу, и очутился в поле. Но так была робка его натура, что, даже решившись, по-видимому, расстаться с родною кровлею, он все-таки на каждом шагу колебался, как бы сомневаясь, куда идти, вперед или назад, и если не воротился домой, то этому воспрепятствовало единственно то соображение, что дома, быть может, уже заметили его бегство и, следовательно, наказания все-таки не избежать.

Но куда бежать? Перед мысленным оком Яшеньки вдруг пронеслись все читанные и слышанные им в детстве сказки и повести, в которых действовали разные ненавистники рода человеческого, убегавшие от людей в леса и пещеры и довольствовавшиеся, вместо пищи, лишь кружкою овечьего молока и небольшим количеством румяных плодов (каких именно — неизвестно)… Казалось бы, всего проще последовать примеру этих отшельников, но для этого необходимо было иметь по крайней мере одну овцу, не говоря уже о румяных плодах. Во всем этом оказывался, однако ж, совершенный недочет, а хотя и росли в ближайшем лесу волчьи ягоды, но они, как известно, человеческим родом в пищу не употребляются. Поэтому самые обстоятельства указывали Яшеньке на дом Табуркиных, как на единственно возможное убежище в его критическом положении.

Еще не было четырех часов, когда он пришел к усадьбе Табуркиных. Весь дом был погружен в сон; однако ж одно окно было открыто, и Яшенька издали еще различил Мери, которая, в белом ночном костюме, сидела у окна и курила папироску. Был ли он настроен особенным образом, или же действительно Мери показалась ему обаятельнее в белой ночной кофточке и с зачесанными назад волосами, но, увидев ее, он невольно остановился и врезался в нее глазами. С своей стороны, Мери, казалось, была изумлена появлением постороннего человека, но после минутного колебания, узнав Яшеньку, сделала ему знак рукою.

— Вы как сюда попали? — спросила она, упираясь бюстом в подоконник.

— Я-с… я к Василию Петровичу, — пролепетал Яшенька.

— Хороши вы… напоили его!

— Помилуйте, Марья Петровна, они сами-с!.. впрочем, извините… я, кажется, помешал вам?

Он хотел удалиться, но Мери остановила его.

— Скажите, пожалуйста, вы, верно, поссорились с вашей маменькой? — спросила она.

— Ах, нет-с… я так привык уважать маменьку… я никогда еще не выходил из ее воли, Марья Петровна…

Но тут голос его невольно оборвался.

— Ну, полноте, я вижу, что вы в волнении… я, впрочем, предвидела это… бедный мсьё Жак!

— Марья Петровна! вы не можете себе представить, как она меня тиранила! — произнес Яшенька, поощренный состраданием Мери.

— Да?.. и вы сносили это?

— Сносил, Марья Петровна!.. я все сносил-с! она мне ходу совсем не давала… она все способности у меня загубила… если б не она, я был бы теперь…

Яшенька остановился.

— Чем же вы были бы?

— Я не знаю… я бы всем мог быть! Если бы меня кто-нибудь полюбил и сказал бы мне: Яшенька! будь… сделайся… ах, Марья Петровна.

Яшенька потупился; умственный горизонт его был так сужен, воображение до того притуплено, что он не мог даже придумать никакого желания.

— Бедный мсьё Жак! так вы очень любили бы ту, которая приласкала бы вас? — спросила Мери, улыбаясь и ласково глядя на него.

— Я… я всем бы готов жертвовать, Марья Петровна… Вот я как доложу вам, что если бы…

— Шт… садитесь вот здесь на окно, и будемте говорить хладнокровно, — сказала Мери, замечая, что Яшенька начинает приходить в восторженность.

Яшенька мигом исполнил ее желание. В первый раз в жизни он увидел комнату девушки, в первый раз встретился он лицом к лицу с тою девственной атмосферой, которая кладет свою печать на все, что принадлежит и к чему прикоснется рука любимой особы. В углу стояла чистенькая и не смятая еще кровать ее, на стуле и ширмах развешены были разные принадлежности туалета… Он явственно ощутил, что воздух начинает насыщаться какими-то горячими испарениями, что вокруг него делается как-то знойно и тяжело, что кровь все ближе и ближе подступает к сердцу и голове, что виски у него бьются и в ушах раздается какой-то странный шум…

— Вы отчего же до сих пор не спите? — спросил он как-то отрывисто и грубо.

— Я читала… у меня бессонница! — отвечала Мери, взглянув на него влажными глазами.

— Я хочу к вам в комнату! — продолжал Яшенька.

— Ах нет! мы будем говорить с вами хладнокровно, — сказала Мери, — вы должны мне дать слово, что не сделаете ничего без моего позволения… Обещаетесь?

— Ну да… обещаюсь… — сказал он злобно.

— Будемте же говорить… Скажите, если б вы, например, полюбили девушку… без состояния… и захотели бы на ней жениться… вы бы женились?

— Да… я бы женился…

— Даже если б маменька ваша была против этого?

— Что мне за дело до маменьки!

— Какой храбрый!.. однако ж вы должны понимать, что ни одна порядочная девушка не согласится жить весь свой век в деревне…

— Со мною и в деревне будет хорошо!

— Это так… но ведь наконец и вам прискучит в деревне… я думаю, что с вашим состоянием гораздо лучше можно было бы проводить время в Петербурге…

— Я… да, я могу жить и в Петербурге…

— Ну, вот видите! поселились бы мы в Петербурге, стали бы ездить во французский театр… Ах, Жак! какие там актеры есть… особливо Бертон!

— Я задушу его! — отозвался Яшенька, почувствовав внезапный припадок ревности и бешенства.

— О, да вы, кажется, ревнивы! — сказала она, и вдруг, уподобясь шестнадцатилетней невинной девочке, потихоньку захлопала в ладоши — как это весело! как это весело!

— Марья Петровна! позвольте мне… ручку вашу! — задыхаясь от волнения, произнес Яшенька.

— Да, но только вы… ах, пожалуйста, Жак… нет! не нужно! не нужно!.. Жак! не нужно!

Но Яшенька, почувствовав, что губы его прикасаются к чему-то мягкому, теплому, нежному, почти прозрачному, впился в ее руку со всею энергиею новичка.

— Ах, нет!., ах, нет!! — говорила Мери, но он не слышал и все страстнее и страстнее целовал руку.

— Тс… кажется, идут! — сказала она.

Яшенька струсил и как обожженный соскочил с окна на землю.

— А вот я и обманула! — продолжала она, смеясь, — однако ж с тобой преопасно!.. я вижу, что надобно разбудить Базиля…

VI

Наталья Павловна еще почивала, когда в доме заметили исчезновение молодого барина. Случай этот, как и следовало ожидать, произвел невыразимую смуту в дворне; все, начиная от ключницы Василисы до девчонки Аришки, состоявшей на побегушках, вздыхали, перешептывались между собой и с ужасом понуривали головы. Камердинер Федька, на которого преимущественно падали все последствия этого происшествия, сначала пришел в отчаяние, но потом махнул рукой и одеревенел. Он надел свой лучший нанковый сюртук, заломил набекрень фуражку и начал поступать совершенно так, как бы на дворе стояли уже готовые подводы, чтобы везти его в рекрутское присутствие.

— Что, брат, видно, березовая-то каша не свой брат? — спрашивал его портной Семка, узнавший положительно, в какой степени родства состоит березовая каша провинившемуся дворовому человеку.

— А что! — отвечал Федька хладнокровно, — березовая каша так березовая! нас этим не удивишь!

— Без масла ведь, брат, она!

— Другой резон, кабы в чем ни на есть моя вина была… тогда точно! а что ж без толку-то!

В семь часов, однако ж, барыня проснулась, и гнев ее равнялся только ее удивлению, когда ключница Василиса доложила, что в доме случилась пропажа! Тем не менее она не потеряла головы и тотчас же сделала те самые распоряжения, какие требовались по обстоятельствам.

— Позвать ко мне Федьку! — сказала она, — и сейчас же разослать гонцов по всем дорогам!

Федьку привели.

— Так ты вздумал с барином против меня шашни строить! — сказала она ему, — я тебя пожаловала, а ты вздумал барина против меня смущать!

— Помилуйте, сударыня…

— Молчать!., так ты вздумал… сейчас же, подлец, говори, куда девался Яшенька?

— Воля ваша, сударыня…

— Молчать!., отвечай, куда девался Яшенька?

— Я, сударыня, ничего не знаю, — отвечал Федька решительно.