Юрий Поляков - О странностях любви... (сборник)
— Благородный молодой человек! милостивый государь! я вижу, что я в вас ошибался, — сказал Иван Андреевич, в восторге благодарности за уступленное место и расправляя затекшие члены, — я понимаю стесненное положение ваше, но что же делать? вижу, что вы дурно обо мне думаете. Позвольте мне поднять в вашем мнении мою репутацию, позвольте мне сказать, кто я такой, я пришел сюда против себя, уверяю вас; я не за тем, за чем вы думаете… Я в ужаснейшем страхе.
— Да замолчите ли вы? понимаете ли, что, если услышат нас, будет худо? Тсс… Он говорит. — Действительно, кашель старика, по-видимому, начинал проходить.
— Так вот, душенька, — хрипел он на самый плачевный напев, — так вот, душенька, кхи!.. кхи! ах, несчастье! Федосей-то Иванович и говорит: вы бы, говорит, тысячелиственник пить попробовали; слышишь, душенька?
— Слышу, мой друг.
— Ну, так и говорит: вы бы, говорит, попробовали тысячелиственник пить. Я и говорю: я пиявки припускал. А он мне: нет, Александр Демьянович, тысячелиственник лучше: он открывает, я вам скажу… кхи! кхи! ох, Боже мой! Как же ты думаешь, душенька? кхи-кхи! ах, Создатель мой! кхи-кхи!.. Так лучше тысячелиственник, что ли?.. кхи-кхи-кхи! ах! кхи — и т. д.
— Я думаю, что попробовать этого средства не худо, — отвечала супруга.
— Да, не худо! У вас, говорит, пожалуй, чахотка, кхи-кхи! А я говорю: подагра да раздражение в желудке; кхи-кхи! А он мне: может быть, и чахотка. Как ты, кхи-кхи! как ты думаешь, душенька: чахотка?
— Ах, боже мой, что это вы говорите такое?
— Да, чахотка! А ты бы, душенька, раздевалась теперь да спать ложилась, кхи! кхи! А у меня, кхи! сегодня насморк.
— Уф! — сделал Иван Андреевич, — ради Бога, подвиньтесь!
— Решительно, я вам удивляюсь, что с вами делается, ну, не можете вы спокойно лежать…
— Вы ожесточены против меня, молодой человек; хотите меня уязвить. Я это вижу. Вы, вероятно, любовник этой дамы?
— Молчать!
— Не буду молчать! не дам вам командовать! А, вы, верно, любовник? Если нас откроют, я ни в чем не виноват, я ничего не знаю.
— Если вы не замолчите, — сказал молодой человек, скрежеща зубами, — я скажу, что вы завлекли меня; я скажу, что вы мой дядя, который промотал свое состояние. Тогда по крайней мере не подумают, что я любовник этой дамы.
— Милостивый государь! вы издеваетесь надо мной. Вы истощаете терпение мое.
— Тсс! или я вас заставлю молчать! Вы несчастье мое! Ну, скажите, на что вы здесь? Без вас я бы пролежал как-нибудь до утра, а там бы и вышел.
— Но я здесь не могу же лежать до утра; я человек благоразумный; у меня, конечно, связи… Как вы думаете, неужели он будет здесь ночевать?
— Кто?
— Да этот старик…
— Разумеется, будет. Не все ж такие мужья, как вы. Ночуют и дома.
— Милостивый государь, милостивый государь! — закричал Иван Андреевич, похолодев от испуга. — Будьте уверены, что и я тоже дома, а теперь в первый раз; но, Боже мой, я вижу, что вы меня знаете. Кто вы такой, молодой человек? скажите мне тотчас же, умоляю вас из бескорыстной дружбы, кто вы таков?
— Послушайте! я употреблю насилие…
— Но позвольте, позвольте вам рассказать, милостивый государь, позвольте вам объяснить всё это скверно дело…
— Никаких объяснений не слушаю, ничего знать не хочу. Молчите, или…
— Но я не могу же…
Под кроватью последовала легкая борьба, и Иван Андреевич умолк.
— Душенька! что-то здесь как будто коты шепчутся?
— Какие коты? Чего вы не выдумаете?
Очевидно, что супруга не знала, о чем разговаривать с своим мужем. Она была так поражена, что еще не могла опомниться. Теперь же она вздрогнула и подняла ушки.
— Какие коты?
— Коты, душенька. Я намедни прихожу, сидит Васька у меня в кабинете, шю-шю-шю! и шепчет. Я ему: что ты, Васенька? а он опять: шю-шю-шю! И так как будто всё шепчет. Я и думаю: ах, отцы мои! уж не о смерти ли он мне нашептывает?
— Какие глупости вы говорите сегодня! Стыдитесь, пожалуйста.
— Ну, ничего; не сердись, душенька; я вижу, тебе неприятно, что я умру, не сердись; я только так говорю. А ты бы, душенька, стала раздеваться и спать легла, а я бы здесь посидел, пока ты ложиться будешь.
— Ради Бога, полноте; после…
— Ну, не сердись, не сердись! Только, право, здесь как будто мыши.
— Ну вот, то коты, то мыши! Право, я не знаю, что с вами делается.
— Ну, я ничего, я ни… кхи! я ничего, кхи-кхи-кхи-кхи! ах, Боже ты мой! кхи!
— Слышите, вы так возитесь, что и он услыхал, — прошептал молодой человек.
— Но если б вы знали, что со мной делается. У меня носом кровь идет.
— Пусть идет, молчите; подождите, когда он уйдет.
— Молодой человек, но вникните в мое положение; ведь я не знаю, с кем я лежу.
— Да легче вам от этого будет, что ли? Ведь я не интересуюсь знать вашу фамилию. Ну, как ваша фамилия?
— Нет, зачем же фамилию… Я только интересуюсь объяснить, каким бессмысленным образом…
— Тсс… он опять говорит.
— Право, душенька, шепчутся.
— Да нет же; это у тебя вата в ушах дурно лежит.
— Ах, по поводу ваты. Знаешь ли, тут, наверху… кхи-кхи! наверху, кхи-кхи-кхи! — и т. д.
— Наверху! — прошептал молодой человек. — Ах, черт! А я думал, что это последний этаж; да разве это второй?
— Молодой человек, — прошептал, встрепенувшись, Иван Андреевич, — что вы говорите? ради Бога, почему это вас интересует? И я думал, что это последний этаж. Ради Бога, разве здесь еще этаж?..
— Право, кто-то ворочается, — сказал старик, переставший наконец кашлять…
— Тсс! слышите! — прошептал молодой человек, сдавив обе руки Ивана Андреевича.
— Милостивый государь, вы держите мои руки в насилии. Пустите меня.
— Тсс…
Последовала легкая борьба, и потом опять наступило молчание.
— Так вот я и встречаю хорошенькую… — начал старик.
— Как, хорошенькую? — перебила жена.
— Да ведь вот… говорил прежде я, что встретил хорошенькую даму на лестнице, или я пропустил? У меня ведь память слаба. Это зверобой… кхи!
— Что?
— Зверобой пить надо: говорят, лучше будет… кхи-кхи-кхи! лучше будет!
— Это вы его перебили, — проговорил молодой человек, опять заскрежетав зубами.
— Ты говорил, что встретил сегодня хорошенькую какую-то? — спросила жена.
— А?
— Хорошенькую встретил?
— Кто такой?
— Да ты?
— Я-то? Когда? Да, бишь!..
— Наконец-то? экая мумия! Ну, — прошептал молодой человек, мысленно погоняя забывчивого старичка.
— Милостивый государь! я трепещу от ужаса. Боже мой! что я слышу? Это как вчера; решительно как вчера!..
— Тсс.
— Да, да, да! вспомнил: преплутовочка! Глазенки такие… в голубой шляпке…
— В голубой шляпке! Ай, ай!
— Это она! У ней есть голубая шляпка. Боже мой! — закричал Иван Андреич…
— Она? кто она? — прошептал молодой человек, стиснув руки Ивана Андреевича.
— Тсс! — сделал в свою очередь Иван Андреевич. — Он говорит.
— Ах, Боже мой! Боже мой!
— Ну, да, впрочем, у кого ж нет голубой шляпки… ну!
— И такая плутовка! — продолжал старик. — Она тут к каким-то знакомым приходит. Всё глазки делает. А к тем знакомым тоже ходят знакомые…
— Фу! как это скучно, — перебила дама, — помилуй, чем ты интересуешься?
— Ну, хорошо, ну, ну! не сердись! — возразил старичок нараспев. — Ну, я не буду говорить, коль ты не желаешь. Ты что-то не в духе сегодня…
— Да вы как же сюда попали? — заговорил молодой человек…
— А, видите, видите! вот вы теперь интересуетесь, а прежде не хотели и слушать!
— Ну, да ведь мне все равно! не говорите, пожалуйста! Ах, черт возьми, какая история!
— Молодой человек, не сердитесь; я не знаю, что говорю; это я так; я только хотел сказать, что тут, верно, что-нибудь недаром, что вы принимаете участие… Но кто вы, молодой человек? Я вижу, вы незнакомец; но кто же вы, незнакомец? Боже, я не знаю, что говорю!
— Э! подите, пожалуйста! — прервал молодой человек, как будто что-то обдумывая.
— Но я вам всё расскажу, всё. Вы, может быть, думаете, что я не расскажу, что я зол на вас, нет! вот рука моя! Я только в упадке духа, больше ничего. Но, ради Бога, скажите мне всё сначала: как вы здесь сами? по какому случаю? Что же касается до меня, то я не сержусь, ей-Богу, не сержусь, вот вам рука моя. Здесь только пыльно; я немного запачкал ее; но это ничего для высокого чувства.
— Э, подите с вашей рукой! тут поворотиться негде, а он с рукой лезет!
— Но, милостивый государь! вы со мной обходитесь, как будто, с позволения сказать, со старой подошвой, — проговорил Иван Андреевич в припадке самого кроткого отчаяния, голосом, в котором было слышно моленье. — Обходитесь со мной учтивее, хоть немножко учтивее, и я вам всё расскажу! Мы бы полюбили друг друга; я даже готов пригласить вас к себе на обед. А этак нам вместе лежать нельзя, откровенно скажу. Вы заблуждаетесь, молодой человек! Вы не знаете…
