Тяпкатань, российская комедия (хроника одного города и его народа) - Тихон Васильевич Чурилин

подал совет: покинув поле сраженьяВ Трою войтти.

IV.

Царь Менелай с Мерионом бесстрашно,медлительным шагомИдут вперёд, унося из сраженья Патрокловотело;Их защищают Аяксы; блистательный Гекторс ЭнеемРвутся, как львы разъярённые, силясь добычупохитить;Страшной грозой к кораблям приближаетсяшумная битва

III.

Были надменны Ахейцы, пока невмешалися богиВ бой —

Гомер, Илиада, пер. Жуковского31

11. Радостное утро

Октябрь.Не осенний мелкий дождичек ….Не осенний меелкии-и-йдождииичеееккк …1

С неба – крепкий милый мороз. На земле – сухой треск максимов и люисов, дождь и град свинца. Пушечки, всяких калибров, винтовочки, наганы, кольты, маузеры, сэры браунинги, бомбочки, ручные пулевзмёты, штыки, шашки, ножи, финки, кортики, кинжальцы – всяко. В Петрограде смолит Смольный. В Москве – Московский Совет Депутатов, бывший генерал-губернаторским логовом.

Октябрь.

Брыжжет, брыжжет сквозь туман … Брыжжет – солнце. Кристаллизует – луна. И брыжжущее солнце и кристаллизующая луна гравируют на утре, полдне, дне, вечере, ночи следующее:

Октябрь.

Рушится Русь, реконструируется Россия. Брыжжет, брыжжет сквозь туман сияние 5-ти букв: РСФСР. Растерянно Сияет Федот-Социалист-Революционер. Федот, да не тот2. ТОТ нерастерянно организует свой класс, рабочую силу. Этот – разливается мыслью по древу, забывая, что слово – олово, и растопив его, не следует забывать, что оно – горячее-пламенное и может обжечь на смерть не только дерево, но и сердца людей. И – слёзы горькие льёт добрый молодец, город Тяпкатань, Столбовской губернии на свой бархатный кафтан.

Рушится Русь, а он издревле был её сторо́жом, был острогом-защитой от татар, ляхов и прочей нечисти. Реконструируется Россия – а он был очень страшным её местечком, эпизодом российской страшной комедии, где если и был смех, то горьким словом своим смешивший3. Брежжат, брежжат сквозь туман 5 букв – не на этикетке дорогого францусского коньяка Мартель, а Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика сиять начала и в российское пустое место, гнилое и белое болото, где кровавилась грязь и ничего не всходило, только хлюпались ноги всё боле, всё дале уводивших: Петра, Катериин, Анны Бироновны, Лизаветы Смердящей, Павла безумного, Николая Палкина, Шаши Расслабонителя, Шашки Чортетворца и Николки скорбного разумом вовсе4. И последние святители: Нюша Кашинская5 и о. Григорий Распутный6 отдолбили свои дни и были втоптаны куда надо: в г…но. Но и там вонять им не пришлось по разным причинам, не нетления, понятно, а – от Нюши вообще остались мокруши, а Гришку, убив, спустили в прорубь, а потом и из земли выбросили – вввон, под задницу п-п-поленом!!!!

Октябрь, 1917. Уже заянва́рило, заянва́ривает семнадцатый год. И топ-топ, Тяпкатань и слышал и видел и видел и слышал и топот людей и коней Шкуро́7 и Мамонтовых8 тоже топот, гамы и шумы. Редкие рейды!

Уже и слёзы горькие осохли на кафтане бархатно-бордельном добра-молодца-тяпкатаньца; и херугви готовы были, было, и приосанилось начальство с духговенством, власти вдреддержащие и вдруг – бухх!! б-ббаххх!!! Потерял штаны монах! ррейды – в рррезку! а корм-овёс пошёл вновь большевичкам-умничкам: побее-еэээды-ы-ы-ыыыы! нна супротивные даруя! И не крестом, а звездой нашей жительствоооо!!!

Октябрь – и яблоками облака дымятся и грозят хозяевам прошлого мира. Ночь наступает, как похороны. Хоронят хорохоррры-ы прошлого мира. Рвётся порохом потрох собственностей: земли, заводов, домов, денег .. Потрясается сага9, миф, руна10, былина прошлого мира. Встаёт солнце – кремовое и луна – киноварная11. Колокола церквей ещё болтаются и болтают три дня светлого христова-сфабрикованного воскресения Христосвоскресе-из меээээртвых! Смертиюсмерть поправвв! И сущим во гробе живот даровааааа!!! Дилибом-дилльбббооомм-дилибом-воздух дыбом. И радостное утро – пришло в грозе и буре – бурое от крови, чёрное – от сажи выстрелов – и всё-таки утро после 300-тлетней романовской полярной ночи.

Октябрь 1920 года.

Святотроицкий, мифически Тяпкинский монастырь пооктябрён – в совхоз12. Сады – и левый, Поволаклиев и Ворисиев садище, и правый, торговый арендный саденций13 – обобществлены. Монахи в цивильном одеянии – совсем мужички, только пригороднего фасону. И в бывшей Ворисиевской фатере поместился, заняв и кабинет игуменский и приёмную гостевую горницу его, Таисий Яковлевич Озорновский.

Разъяснение

о Т.Я. Озорновском

бывшем иеромонахе Святотроицкого мужеского монастыря, ныне работающем в совхозе «Новый Тяпкатань» имени А.В. Луначарского14, плодоовощном и животноводческом, выполняя в нём дело, значение, и назначение знаменитейшего на весь свет и мир старика И.П. Мичурина <так!>15, тоже как бы соседа по губерниям: Столбовская – Врезанская.

Это разъяснение необходимо сделать автору этой хроники именно потому, что начиная с 3-ей главы: – Тяпкатаньский сон – язык сего сочинения, стиль и форма изложения, переходит в язык, стиль и форму манускрипта-летописи, писанной и изложенной очевидно монахом-современником, жителем г. Тяпкатани. Сей стиль распространён на 4 и 5 главы и там, как бы некий рудимент16, замирает, сходит на нет. Эту летопись вёл и писал действительно Т.Я. Озорновский, тоже какб один из выдвиженцев города и пожалуй не один ли из замечательнейших людей того века, подкатившегося к нашему и высунувшегося в оном.

Говорит автор

именно о Т.Я. Озорновском,

кто был он и кем стал и есть сейчас

Т.Я. Озорновский до вступления своего в монастырь был очень живым и отчаянной жизни человеком. Старожилы поговаривали (а они знали и знают если не всё, то близь того много), что он есть прямой потомок знаменитого болярина и разбойника Тяпки Якова, основателя монастыря и города, по материнскому роду. Всё прошлое Т.Я., как и его дальнего пере́дка, очень пестро и темно. Сын тяпкатаньского мещанина, барышника-лошадника-цыгана Якова Озорновского, он ушёл от батьки с маткой 14 лет от роду. Неожиданно вернулся. Неожиданно вернулся к родным 23 лет и что и где он делал и чем жил никому по сю пору неизвестно. Полиция его тогда не жаловала, тайно подозревала, но явно не гнала. Явившись и устроившись писцом у нотариу́са Беневоленского, женился со страшным скандалом на внучке разорившегося и потерявшего графство дворянина Шереметева, Николая Патриотовича, помещика нашего уезда17, – Ангелине Юрьевне Шереметевой, институтке – отказавшись от материальной поддержки Шереметевых и их протекции. Как вышеупомянуто, он работал тогда у нотариуса Беневоленского писцом-клерком и подрабатывал сочинением просьб, прошений, вплоть до высочайшего имени. Занимался также ходатайствами и веде́нием разных запутанных дел в судах, а также фотографией (снимал с живых и мёртвых) и охотой на птиц зверей и рыб (как Э. Багрицкий18). Не был чужд и разным коммерческим аферам. Жил очень недурно материально, обожествлял жену, сдувал пылинки с неё, одевал от Мюр Мерилиза19 из Москвы, как графинюшку, лелеял её, выписывал журналы, книги и луковицы заморских цветов и растений для их дома. Купил ей очень хороший рояль и арфу, на которой, впрочем, играл сам. Не пил, только курил осмоловский высший сорт А20, по особому заказу в длинной курке папиросах (гильзах). Потом – трагически потерял её, умершую от укуса гадюки, занесённой из лесу в кошёлке малины хорошовскими бабами. Стал пить страшно, пропал без вести, слыхали о нём легенды, будто вольничал он с лесными братьями, как его прапрадед-пере́док, Тяпка, бил и разорял богачей, помогал щедро бедноте. Потом появился у нас опять нежданно, 48-летним21, с бородой как Леонардо да Винчи22, все рыжей в золоте, ушёл в монастырь, постригся в монахи и стал иереем монахом, иеромонахом. Занялся натуралистическими работами, устроил опытную лабораторию, поднял плодовое хозяйство, животноводство и рыбоводство до неслыханных размеров.