Методотдел - Юрий Викторович Хилимов
Потапова давно чувствовала свою власть над Яличем. От нее не могло ускользнуть, как он всегда благоговейно смотрит на нее, как ищет ее глазами в ресторане или в холле, как ждет случайно оброненной фразы в его сторону.
«Милый мальчик», — говорила Ольга Дмитриевна Медее Михайловне.
«Милый и бесконечно влюбленный в тебя, — отвечала ей Чарквиани. — И я порой думаю, что он вовсе не от чахотки сохнет, а от безответной любви, дорогая».
Подруги лукаво улыбались и принимались за другие темы разговора.
Было в этих улыбках что-то нехорошее, холодное, мучительское, словно им обеим доставляли удовольствие страдания Ялича.
На свой день рождения Ольга Дмитриевна по традиции устроила для гостей праздничный ужин в ресторане с неизменными цыганами и фейерверком. Все было как всегда, но присутствующие обратили внимание, что Ольга Дмитриевна сегодня казалась особенно веселой — исступленно веселой.
«Не к добру это, — шептала Елена Григорьевна Верочке. — Что-то да будет, вот увидишь».
Когда Ольга Дмитриевна вышла на балкон, чтобы подышать воздухом, за ней следом вышел Алеша Ялич.
«Зачем вы здесь? Простудитесь, этого вам еще не хватало», — пыталась ругаться Потапова.
«Я все хотел у вас спросить. Вот у вас день рождения, да? У вас муж и две дочери, а вы не с ними сегодня. Почему так?»
Ольга Дмитриевна удивленно посмотрела на Ялича. Затем она подошла к нему очень близко, провела тыльной стороной ладони по щеке Алеши и, взяв его за руку, увлекла за собой обратно к гостям.
Уже после фейерверка, когда гости вернулись в гостиницу и пошли пить чай, Лидия Антоновна долго не могла отыскать своего сына.
«Вы не знаете, где мой Алеша?» — спрашивала она у Медеи Михайловны.
Чарквиани в ответ пожала плечами.
«Должно быть, Ольга Дмитриевна знает, — рассуждала сама с собой Лидия Антоновна. — Последний раз я видел Алешу, когда он вальсировал с ней. Да, но где же и она? Ее я тоже давно не вижу. Вы не…»
Но Чарквиани поспешно удалилась.
На следующий день у Лидии Антоновны состоялся серьезный разговор с Ольгой Дмитриевной.
«Как же так, милая, — возмущалась Лидия Антоновна. — Он же совсем мальчик по сравнению с вами! Вы же почти как мать ему. Ну, его еще как-то можно понять, но вам-то зачем это, голубушка?»
Ольга Дмитриевна смотрела в окно и отвечала на это совершенно спокойно и даже равнодушно:
«Другая вместо ваших слов, сказала бы спасибо, что ее сын перед смертью стал взрослым мужчиной…»
В тот день Лернеру пришлось применять все свое врачебное искусство, приводя в чувства Лидию Антоновну. Та лежала у себя в номере и все причитала: «Да будь проклята она, бессердечная!»
На следующее утро Ольга Дмитриевна покинула Ялту, а Яличи съехали в другую гостиницу.
Меньше чем через год после этого умер Алеша, а Ольга Дмитриевна за границей тайно разрешилась от бремени. Деликатность истории заключалась в том, что девочка оказалась карлицей, и ее судьбой вроде бы занялась бездетная Медея Михайловна Чарквиани.
Впрочем, дальнейшее продолжение истории абсолютно неизвестно.
Глава XIV, повествующая о кризисе поиска концепции Дворца
Подошло время сдачи директору новой концепции. Стоит признать, что у нас получилась полная ерунда. Зина предлагала развитие Дворца в системе переплетающихся квестов. Максим Петрович ратовал за возрождение старых советских методик, Рита считала, что Дворцу необходимо уйти в проектную деятельность. Таня поддерживала всех понемногу, а Петя вообще ничего путного так и не смог сформулировать. В итоге я обобщил несколько возможных направлений и отдал все это Ванде, которая туда же добавила междисциплинарное обучение, и в таком вот винегретном виде документ лег на стол нашему директору. Я знал, что все это не годится, поэтому, когда нас с Капраловой вызвал к себе Горовиц, приготовился держать удар.
— Я думал, государство платит зарплату специалистам, — начал директор.
На нас он не смотрел, тер нос, дул губы и вообще всячески давал понять, что ужасно обижен. Могло показаться, что нанесенная ему обида связана не с работой, а с какими-то очень личными обстоятельствами, то есть все это смахивало даже не на обиду, а на серьезнейшее оскорбление с нашей стороны.
— Это что? — показывая на текст, спросил Горовиц.
— Наши предложения, — ответил я, не решаясь назвать это концепцией развития.
Горовиц скривился:
— Если это концепция, значит, я — хрен поросячий.
Мне стало смешно от этой фразы, но я постарался сдержаться, а вот Ванду приведенная ассоциация озадачила, о чем сообщали ее пунцовые щеки и приоткрытый рот. В других случаях она бы давно уже что-нибудь говорила, но сейчас просто замерла. Я все-таки не смог, видимо, подавить улыбку, потому что услышал директорское:
— Разве я сказал что-то смешное?
Если честно, то да. Но я не стал ничего такого говорить, потому что сказанное мгновенно было бы расценено как дерзость, и тогда началось бы…
Горовиц сделал глубокий выдох. Он напоминал сейчас школьного учителя, который в сотый раз принимается объяснять своим бестолковым ученикам урок.
— Я хочу, чтобы наш Дворец зажег что-то новое, а не занимался чужими перепевками. Мне пообещали грант. Это очень хорошие деньги, на которые можно сделать действительно многое… И я хочу не просто отремонтировать Дворец, я хочу всю его работу пе-ре-фор-ма-ти-ро-вать.
— В прошлый раз вы ничего не говорили про грант, — перебила его Ванда, поправляя очки. В ее глазах я увидел интерес, который появлялся всегда, когда речь шла о деньгах.
— У нас целый методический отдел, — продолжал директор, не обращая внимание на реплику своего заместителя. — Я жду, когда уже он заработает по своему прямому назначению. Сейчас это роскошь — в таком маленьком Дворце держать методотдел. Я не расформировываю его не потому, чтобы отдать дань выдающейся истории, но главным образом по той причине, что жду от него результат. Вы — это мой аванс. Понимаете?
Он смотрел на меня в упор, всем видом показывая, что его предупреждение очень серьезно. Смекалистая Капралова тотчас сообразила, против кого сейчас надо дружить, и также устремила свой взгляд в мою сторону, полный солидарности с шефом.
— Хорошо, мы переделаем… — только и оставалось мне ответить. — И все же, что вы хотите видеть? В какую сторону нам думать?
Горовиц мотнул головой, что можно было понимать: «Если б я знал точно, то не спрашивал».
— Должно быть что-то оригинальное, — ответил он слегка раздраженно, — что
