Я возвращаюсь к себе - Аньес Ледиг
Вот уже одиннадцать лет я не позволяю себе встретить кого-то еще. Одиннадцать лет наши жизни пересекаются, не соприкасаясь по-настоящему. Коллеги подкалывают, племянницы дают советы, все отправляют меня на сайты знакомств, предлагают познакомить с разведенной знакомой или поехать в тур для одиночек. Никто не знает о ней. Она мой потаенный секрет, мое спрятанное сокровище. Говорить о ней – значит все испортить. Некоторые вещи ценны тем, что существуют только для тебя, ни для кого другого. Да и кому сказать? Изменять стыдно. Подло сбивать с пути истинного замужнюю женщину. Вовлекать в отношения, в которых ей хорошо.
Иногда мне хочется, чтобы она сама прекратила наш роман. Мне было бы легче. Я смог бы распоряжаться своей свободой, не чувствуя, что предаю ее. Не я был бы виноват в том, что все закончилось. Не я был бы причиной горя. Это я играл бы красивую роль безутешной вдовы. Ты меня бросила, сам бы я не ушел. Наконец-то я смог бы погрузиться в депрессию, оставшись один на один со своей пустой пресной жизнью. Она – мой сахар, соль и специи. Она придает мне вкус. Она винит себя, что, оставаясь с мужем, не может дать мне то, чего я хочу. Я для нее вишенка на торте. Добавка, чтобы потешить себя, когда все есть. Может, однажды ее чувство вины перевесит, и мы положим этому конец.
Может быть.
Тогда я сделаю сборник всех своих стихотворений и подарю ей на прощание. Чтобы вспоминала обо мне, о нас. О наших безумных взглядах и украденных мгновениях.
О том, что могло быть и чего не было.
Голос сладкий усыпит,
Если снова я не к месту,
Смелости забуду жесты,
Одиночеством разбит.
Ты в объятиях чужих.
Я в лесу, как дуб бездомный,
Брошен, предлагаю скромно
Свить гнездо в ветвях моих.
Сердце без тебя болит,
Словно пес его кусает,
Жизнь мученье доставляет,
Грудь желанием горит.
В грезах – милая моя
На привале королевском.
Но в твоем камине с треском
Поддаю лишь жару я.
Глава 70
О!
Пока никто не пришел, я рассказал маме. Предпочитаю сообщать такие вещи в узком кругу. А потом, еще слишком рано делать официальные заявления. Она обернулась ко мне и рассмеялась сквозь слезы.
– Наконец-то! Наконец-то ты решил вернуться в мир живых! Любовь – это жизнь, мой милый. Как ее зовут?
– Капуцина. Не увлекайся, мам, мы только познакомились.
– Капуцина – это же настурция, мой любимый цветок! Значит, она точно красавица.
Мама засыпала меня вопросами. Как я с ней познакомился, добрая ли она, умеет ли готовить, веселая или нет, чем занимается, умеет ли танцевать, познакомился ли я уже с ее родителями, когда собираюсь ее привести. Пришлось объяснять. Про аварию, младшую сестру, про все эти годы, словно взятые в скобки. Обронив короткое «О!», она какое-то время молчит.
– Смелая она, выходит. Как ты! Лучшее из качеств.
– Мам, еще хочу сказать тебе, что ухожу со службы. Я думал об этом с момента аварии, а в последнее время все как-то ускорилось, и я принял окончательное решение.
С ее губ срывается еще одно «О!». Что оно значит, я не понял. Может, она и сама не знала. В нем было одновременно и облегчение, и тревога. Мама всегда за меня волновалась. Сначала армия, потом жандармерия задавали жесткие рамки, что идеально для такого раздолбая, как я, сверхчувствительного и неровно учившегося в школе. Встав в строй, я быстро научился приказы ставить выше эмоций. Особо чувствительные справляются как могут. Приходится объяснить маме, что маятник качнулся в другую сторону.
– Что ты будешь делать?
– Пока думаю. Блуму ведь пора на пенсию, ты знала? Я его беру себе. Как с ним можно расстаться? Думаю, мы еще натворим великих дел. Я в поисках.
– Ты всегда хотел защищать других. Двоюродных братьев, одноклассников, с самого детства.
– Я знаю, мам. Мой психотерапевт то же самое говорит. Защищать можно по-разному.
– Да и после школы, помнишь, когда тетю Фелисите бил муж. Тебе было четырнадцать, ты хотел поехать в Сенегал, набить морду этому негодяю. Еле тебя остановила. Ты бы и впрямь поехал.
– Я помню. До сих пор думаю об этой истории. На свете столько людей, которых некому защитить.
– Знаешь, может, и ты один из них. Как твой отец. У него были свои слабости. Хватит у твоего цветочка сил?
– С лихвой.
Прижав к груди, мама принимается качать меня во все стороны. Ее тело похоже на большую уютную пуховую перину. И чем крепче она обнимает, тем плотнее обволакивает этот кокон. Хочется спрятаться в него целиком, как дети зарываются под одеяло, из-под которого слышны лишь далекие приглушенные звуки внешнего мира. Потом она попросила показать фотографию. У меня есть одна – и только потому, что прямо перед этим Капуцина сама меня сфотографировала. Она стоит, прислонившись к кухонной столешнице, и смеется. Волосы еще не высохли, легкий макияж, глаза радостно блестят. Я только что сказал ей, как благодарен зайчикам-попрыгайчикам, что привели меня на платформу номер три, но, по мне, лучше бы у нее было какое-нибудь другое хобби: петанк, например, или настольный теннис.
Нацепив на нос очки, мама долго ее рассматривает. Я жду вердикта. Как долго! Впрочем, я и так его знаю. Тут я спокоен. Мама доброжелательна, она никого не судит, и чужое мнение никогда не производило на нее ни малейшего впечатления. Про маму точно можно сказать, что ей все как с гуся вода. Лейте сколько хотите, ей нипочем.
– У нее добрые глаза. И веселая улыбка. Она сделает тебя счастливым. Только тебе надо будет готовить ей сытную еду. Худовата больно, скажешь, нет?
Я уже знаю, что получу в дорогу авоську, набитую ведерками из-под мороженого с остатками рождественских яств, и напутствие поделиться с Капуциной.
И проследить, чтобы она как следует поела.
И взяла добавки.
Дважды.
Глава 71
Столетие неловкости
Бертран привез огромную корзину, такую тяжелую, что Адели и Капуцина тащили ее на кухню вдвоем, пока дядя вынимал из машины подарки. Он поставил чугунную кастрюлю на слабый огонь, а противень с овощами и пюре – в духовку. За эти годы он освоился в доме племянниц, и у него появились свои маленькие привычки.
Аперитив легкий, никакого алкоголя. Капуцина приготовила смузи из сезонных фруктов. На низком столике красиво разложены канапе. Адели рассказывает, чем теперь занимается и какие планы у них на весну. Бертран делится опытом работы в саду и огороде. Ранняя смена времен года, засуха, нашествие доселе неизвестных вредителей. Соседи постарше ничего подобного не припомнят. Когда живешь близко к природе, сложно не заметить, что планета идет вразнос. Даже ему, человеку традиционных убеждений, не склонному голосовать за зеленых.
За столом, украшенным еловыми веточками, рождественскими шарами и гирляндой из сосновых шишек, которую Адели собственноручно сделала с друзьями, разговор идет о последствиях природных катастроф, которые будут становиться все масштабнее и разрушительнее, о количестве жертв, о гибнущих деревьях. Тему миграционных потоков старательно избегают.
Индейка восхитительна, соус с каштанами – просто объедение.
Адели привезла фермерские сыры из маленькой полуавтономной общины в Веркоре, ряды которой они планируют пополнить. Она могла бы заниматься разведением ангорских коз – она любит вязать, а свитера, перчатки, шарфы и пледы будут нужны всегда. Самюэль? Он работает по дереву. В душе он строитель. Хотят ли они детей? Пока нет. Они слишком молоды. Сначала нужно убедиться, что у них и у планеты есть будущее.
Адели показывает фотографии длинношерстных коз, Капуцина с дядей смеются, глядя на них. Бертран дает козам имена своих коллег – самых нудных и противных, которые постоянно бурчат. А Капуцина мечтает присутствовать при окоте.
Установилась легкая атмосфера, вкус сливочных сыров напоминает о сиесте
