Глеб Успенский - Нравы Растеряевой улицы
Внимание его было привлечено одной женщиной, очень недурной и миловидной, которая была в 3 - ве без подруг и одна сидела за самоваром. Она постоянно конфузилась и бросала на мужчин испуганные взгляды.
Прохор Порфирыч заметил это и погнал от себя Кузьку.
- Отойди! - сказал он, - мне нужно!..
- Да куда ж я? - заныл было тот...
- Отойди прочь, говорю... Отстань!..
Кузька с горечью отошел от него и выбрался на самый конец села, где не было ни души. Здесь он расположился на траве и вздохнул свободнее. Прохор Порфирыч тотчас пустил в ход всю свою опытность "по женской части". Девица конфузилась, потом украдкой взглянула на него. Прохор Порфирыч ответил ей легонькой улыбкой; девице, как кажется, очень понравилось это; но мой герой, "зная женский характер", побаловал незнакомку улыбкой всего только один раз и потом напустил на себя необычайную серьезность. Такой прием Прохор Порфирыч считал очень удобным в применении к женскому полу, и действительно девушка стала интересоваться им. Несмотря на свою видимую холодность, Прохор Порфирыч старательно следил за девушкой, всеми силами стараясь разрешить - кто она такая. На замужнюю не похожа, - таких молодых жен мужья не отпускают от себя в 3 - во. Не похожа также и на девушку, потому что около нее нет ни одной пожилой присматривающей родственницы. Считать ее "из этаких" он тоже не мог, потому что в ней не было ни нахальства, ни бойкости. Прохор Порфирыч недоумевал: не вдова ли? думал он; но и на вдову тоже не было похоже: непременно уж был бы около нее ктонибудь старший. Не разрешив этих вопросов, Прохор Порфирыч решился во что бы то ни стало попасть на ночлег в тот именно сарай, где поместится и красавица.
Часов в девять вечера улица начала понемногу пустеть.
Старухи возвращались от всенощной и укладывались спать в избах; самовары исчезли, изредка попадались кое-где фигуры пьяных мужчин. Сараи, помещавшиеся позади изб, были полны молодежью. Прохор Порфирыч стоял на улице и шепотом разговаривал с хозяином одного двора.
- Будьте покойны! - говорил хозяин.
- Здесь ли?
- Здесь, уж я вам говорю. Пожалуйте!
Порфирыч и хозяин вышли задними воротами к конопляникам и направились к сараю.
- Уж я вас, - говорил хозяин дорогою, - в самое лучшее место положу.
Они вошли в темный сарай; сквозь плетеные стены его едваедва прокрадывался лунный свет. В непроницаемой темноте со всех сторон слышался шепот, подавляемый смех и изредка многозначительный кашель.
- Где ж бы тут лечь? - спросил Порфирыч у хозяина.
- А вот-с, я сейчас, - сказал тот и зажег спичку. Яркий свет открыл довольно живописную картину: во всем сарае на разбросанном сене лежали вповалку мужчины и женщины.
Женщины при свете тотчас "загомозились" и принялись прятать голые ноги под белые простыни, закрываясь ими до самых глаз.
- Да вот место! - сказал хозяин.
Прохор Порфирыч взглянул в угол, предназначавшийся для него, и увидел знакомую девушку, так интересовавшую его.
Она чуть-чуть выглянула из-под "бурнуса" и тотчас снова завернулась с головой.
Спичка погасла. Прохор Порфирыч ползком пробрался между лежавшим народом и достиг своего ложа. Девушка отодвинулась в угол.
- Ничего-с! сделайте милость, не беспокойтесь... - проговорил вежливо герой.
Во всем сарае было какое-то бессонное молчание.
- Куда ты? куда тебя дьявол несет?
- Мне сенца!
- Я тебе задам сенца!
- Что вы орете? Вот удивление!
Снова наставало молчание, и потом снова разговор.
- Подальше, подальше, батюшка! У меня свой муж есть.
- Вам беспокойно? - спросил Порфирыч соседку.
- Нет, ничего-с!
- А то не угодно ли вот сюда?
- Нет, нет, - шептала та.
- Да что вы опасаетесь? будьте покойны. Я не какойнибудь...
- Уж вы этого не говорите. А я вам прямо скажу, я не на это сюда пришла.
- Да помилуйте! Даже на уме не было! Я вот перед богом скажу вам, всей бы душой познакомиться желал.
- Это зачем?
- Как-с зачем?.. Позвольте ваше имя-отчество?
- Раиса Карповна.
- Так, Раиса Карповна, что же, вы тятеньку имеете?
- Нет, ни тятеньки, ни маменьки нету, померли.
- Что же, стало быть, вы у родственников изволите жить?
- Н-нет... Я не здешняя...
- Приезжие?
- Епифанская... из Епифани...
- Да-да-да... И что же, теперича вы здесь при месте?
Девица промолчала.
- Или в услужении?
- Н-нет... Я... Да вы заругаетесь!
- Ах! Что это вы? Как же я смею? Неужели ж этакое свинство позволю?
- Я... Господина капитана Бурцева знаете?
- Это которые полком тут стоят?
- Они.
- Ну-с?
- Ну, я при них...
- То есть как же это: по хозяйству?..
- Нет... Я, собственно... Как они проезжали, и видят - я сирота... "Поедем", - говорят... Ну я, конечно...
- Да-да-да... Что ж? дело доброе.
- Вот вы надсмехаетесь!..
- Чем же-с?.. Даже ни-ни.
"Э-э-э! - подумал Порфирыч, - вот она, птица-то!" - и замолчал.
Тишина в сарае продолжала быть бессонной, и это очень растрогало Порфирыча; он вздохнул и обратился к соседке с каким-то вопросом.
- Ах, оставьте!.. Я и так уж...
- Что такое?..
- Да самая горькая...
- То есть из-за чего же?
- Голубчик! Лежите смирно! Я вас прошу!
- Помилуйте, из-за чего же горькие? Будьте так добры...
Обозначьте!
- Они уезжают: капитан-то...
- Н-ну-с. Что же? И господь с ними...
- Хотели меня замуж выдать, да кто меня возьмет?
- Как кто? Конечно, ежели будет от них помощь...
- Они дают деньгами...
- Много ли?
- Полторы тысячи...
У Порфирыча захватило дух.
- Ка-как?.. Пол-лтар-ры... Вы изволите говорить - полторы?
- Да... Перед венцом деньги.
- Раиса Карповна, - проговорил Порфирыч... - Верно ли это?
- Это верно.
- Я приду-с... К господину капитану... Приду-с!
- Голубчик! Вы надсмехаетесь?
- Провались я на сем месте... Завтра же приду!..
- Ах, миленький... Обманываете вы... Я какая... Вы не захотите...
- Да я скорей издохну... Деньги перед венцом?
- Да, да... Уж и как же бы хорошо... Не обманете?
- Ах!.. Раиса Карповна! Да что ж я после этого?..
- Голубчик!..
Между тем Кузька, улегшийся на траве за селом, был в большом унынии: ничто не могло расшевелить его настолько, чтобы заставить разделить общие удовольствия; его одолевала полная тоска. Долго лежал он молча. Взошел месяц, над болотом стал туман, заквакали лягушки, и на селе не слышалось уже ни единого человеческого звука. Наконец тошно стало ему здесь. Он решился идти в село на ночлег.
На сельской улице не было никого; только на одном из крылец сидел хмельной дворник и разговаривал с бабой, стоявшей на улице,
- Арина! - говорил дворник.
- Что, голубчик?
- Уйди, говорю, отсюда.
- Илья Митрич! За что ж ты меня разлюбил? Господи!
Сирота я горемычная...
- Арина! говорю: уйди! Слышь?..
- Илья Митрич!
- Я говорю, уйд-ди!
Кузька вошел в первые отворенные сени, спросил у хозяина позволения ночевать и лег с глубоким вздохом, надеясь, что, может быть, завтра будет легче на душе.
Но надежды его не сбылись и завтра. Во-первых, он снова был без руководителя, так как Прохор Порфирыч совершенно увлекся ночной соседкой, чему в особенности способствовали полторы тысячи "перед венцом". Второе несчастие Кузьки состояло в том, что утро другого дня не имело даже и того напряженного веселья, каким обладал вчерашний вечер: публика рано начала собираться в город, так как все самое интересное в празднике было уже вчера.
Девицы и кавалеры, встречаясь друг с другом при дневном свете, были даже нелюбезны.
Публика разбредалась. На сердце Кузьки становилось все тяжелей и тяжелей: он не выносил с гулянья ни одного приятного ощущения; рубль семь гривен, которые он пожертвовал себе на увеселения, были целехоньки. "Неужели же, - думалось ему, - с тем и домой воротиться!" Как за последнюю надежду, ухватился он за мысль - снова пойти в кабак.
В кабаке было множество посетителей... Пили, говорили с пьяных глаз что-то совсем непонятное, спорили, жаловались.
Внимание Кузьки было привлечено компаниею подгулявшей молодежи.
- Нет, не выпьешь! - кричал один.
- Ан врешь!
- Что такое?
- Да вот Федор берется четверть пива выпить на спор.
- Дай, об чем?
- И спорить не хочу...
- Нет, нет, пущай его! Друг, пива!
- Поглядим...
Явилась четверть пива в железной мерке; Федор перекрестился, поднял ее обеими руками и принялся цедить.
Публика следила за ним с особенным вниманием.
- Н-нет! - произнес неожиданно Федор - и хлопнул четвертью об стол.
- А-а!.. - послышалось со всех сторон.
Охмелевший Федор присел к столу. Глаза его смотрели бессмысленно.
Кузька, в минуту неудачи Федора, вдруг почувствовал в себе сознание чего-то небывалого. Громадные нетронутые силы, давно ждавшие какого-нибудь выхода, зашевелились.
Он видел теперь перед собой такое дело, которое понимал вполне и которое могло прославить его, по крайней мере, в з - ском кабаке. Кузька чувствовал, что теперь ему предстоит сделать первый сознательный и смелый шаг. Он смело подошел к гулякам и проговорил:
