Наталья Давыдова - Любовь инженера Изотова
- Побыстрее, времени в обрез, я подожду тебя на вокзале, куплю билеты. А ты подгребай. - Он подмигнул Тасе, молодой, удалой, беспечный.
На вокзале Тася не застала Андрея. Был уже седьмой час, он уехал, не дождавшись ее: опаздывал на заседание.
Она не знала, куда поехал Терехов, где это заседание, - наверно, в какой-нибудь закрытой аудитории. Знала только название станции.
Она пересчитала деньги. Их хватало на билет лишь в один конец.
Тася села в поезд.
Напротив, на скамейке, женщина в очках читала газету, мужчина ел мороженое.
Сзади пьяный голос выкрикивал:
- Есть, капитан, матрос воды не боится!
Тася обернулась. У говорившего было красное, потное лицо.
- Жизнь на жизнь не перемножишь, а дважды жить не суждено.
Она вспомнила глаза Терехова, его кепку, веселое лицо рабочего парня. Потом выплыло другое лицо, высокомерное, отчужденное, "так надо".
Она вышла из вагона и остановилась. Она не знала, куда идти, и решила ждать Терехова на перроне. Села на скамейку под фонарем, который, как показалось, горел ярче других, натянула юбку на колени, застегнула воротник старенького клетчатого жакета, поправила шарф на шее, вспомнила, что у нее есть еще кожаные перчатки с рваными пальцами, и надела их.
Потом она часто вспоминала это ожидание. Она ждала тогда не Терехова, она ждала чуда.
Она задремывала и просыпалась от холода. Несколько раз смотрела на часы - время не двигалось. Потом вдруг прыгнуло. Наступила ночь. Если вот так ждать под мерцающим фонарем долго-долго, мерзнуть, неужели можно не дождаться? Вдруг ей показалось, что идет сторож, чтобы прогнать ее отсюда. Она со страхом всмотрелась - это было дерево.
Отец уже, наверно, принял снотворное, заснул. Тася, как могла, скрывала от отца все, но он что-то чувствовал. Он говорил теперь, что умрет спокойно, если она выйдет замуж. Он думал, что дочь несчастлива, а она была счастлива, отец этого не знал. Никто на свете не был счастлив, только она. Ее счастье было вот здесь, на этой скамейке.
- Тасенька! - голос Терехова срывался от волнения.
Тася протянула руки: вот ее счастье. Терехов был потрясен.
- Боже мой, а если бы я не пошел в эту сторону?
- Все равно. Ты бы пошел. Я знала, что я тебя дождусь.
- Ты сама не знаешь, что ты такое... Что ты за чудо.
- Ты пришел.
- Тасенька! - повторял Терехов. Это ожидание на перроне, без всякой надежды встретить его, потрясло Андрея Николаевича. Сжавшаяся от холода в комочек, на скамейке, ночью...
- Тася, девочка моя, - шептал Терехов.
В это мгновение ему хотелось послать все к черту, переломать свою жизнь, начать сначала. Если есть, если может быть такая любовь... Тася молчала. Терехов снял пальто, закутал ее.
- Давай проедем еще одну остановочку вперед, там должна быть гостиница...
Она кивнула головой, соглашаясь. Еще одна ночь в гостинице. Андрей Николаевич пойдет договариваться, попытается сунуть деньги дежурной, чтобы им разрешили остановиться в номере вдвоем. Унизительные взгляды, которые она будет ощущать на себе, чья-то усмешка, может быть оскорбительное слово вслед. Ей все безразлично, лишь бы быть с ним.
- И все равно ты меня разлюбишь, Тася. Ну зачем я тебе такой нужен? Старый, уродливый.
Зачем он говорил все это?
Тася дрожала от холода, от волнения. Начинался дождь, они все еще стояли на перроне, ждали поезда, "Бездомные собаки", - подумала Тася. "Жизнь на жизнь не перемножишь", - вспомнились слова пьяного. Она не понимала их смысла.
- Я гублю твою жизнь... - сказал Терехов.
Зачем он это говорил?
- Ты мое счастье, - ответила она.
- Я твое несчастье, я это знаю, Тася, и ничего не могу поделать. Отказаться от тебя сам я не могу.
- Ты мое счастье, - тихо повторила она. Ей хотелось плакать.
- Подожди. - Андрей Николаевич взял руку Таси и поцеловал. - Подожди. Послушай меня. Я тебе больше этого никогда не скажу. Запомни: как бы нам тяжело ни было дальше - а нам будет и тяжело и плохо, - знай, что за всю мою жизнь никогда...
- Да, да, - перебила Тася, - я знаю.
- Ты не понимаешь. Ты еще маленькая. Мне часто кажется, что ты совсем ребенок. - Он уже привычно шутил. Его волнение прошло.
- Да, да, - сдерживая слезы, повторила Тася.
Подошел поезд. И в этот раз Андрей Николаевич ничего не сказал ей о том, что дальше, как им дальше жить. Будущего не было.
В маленькой двухэтажной гостинице заспанная дежурная, не разобравшись со сна в паспортах приезжих, проводила их в номер. Тася опустилась на одну из двух узких железных кроватей, застланную белым пикейным одеялом, и, не сдерживая себя больше, заплакала.
- Тасенька, Тасенька, - он отнимал ее руки от лица, - не плачь. Все, что угодно, только не плачь. Я тебя умоляю. Пожалуйста. Не плачь. Пожалей меня.
- Больше не буду. Улыбаюсь, - поспешно сказала Тася и с отчаянием подумала: "Надо расстаться. Надо кончать. Я должна уйти".
25
Андрей Николаевич проснулся рано и больше не мог заснуть. Раньше он умел замечательно спать, а теперь разучился. Друзья уверяли, что это первый, самый верный признак приближающейся старости. "Чему быть, того не миновать", - соглашался Андрей Николаевич. Других признаков старости пока не было заметно.
Терехов многие годы жил кочевой жизнью. Были молодые, беззаботные, нигде не устраивались надолго, хотя даже временные, случайные жилища жена старалась сделать как можно уютнее. А эту последнюю квартиру обживали по всем правилам: может быть, еще один признак приближающейся старости? В спальне был мягкий свет от штор, мебель - спальный гарнитур - самая дорогая, какую только можно достать в Москве.
Сейчас Андрей Николаевич посмотрел на большой розовый ковер с раздражением. Вдруг неуместными показались розовый цвет на полу, голубой шелк на окнах и множество безделушек на туалете. Он сам покупал фигурки, статуэтки, привозил из московских командировок этих балерин на одной ноге и собак. Все раздражало сейчас своей неуместностью. "Обмещанились", подумал Андрей Николаевич.
"Сколько Дряни", - с каким-то даже недоумением продолжал размышлять Андрей Николаевич, переводя взгляд с плохих картин, развешанных по стенам, на дверь столовой, откуда виднелась горка, набитая рюмками и графинами.
- Забарахлились, - с осуждением сказал громко Андрей Николаевич, подумав, что ругать нужно только самого себя. Тамара Борисовна не была виновата - она была орудием, исполнительницей его желаний и прихотей. Вечно торопясь, занятая, озабоченная, уставшая, она бегала и покупала все мало-мальски заметное в магазинах города потому только, что Андрей Николаевич этого хотел.
В спальню вошла Тамара Борисовна, гладко причесанная, с подмазанными губами. Терехов сразу беспощадно отметил эту тщательность и осудил, хотя обычно одобрял. Она не раздвинула штор, Терехов отметил про себя и это - и это осудил. Жена не хотела яркого света, предпочитала полумрак. Глупо, старости нечего стесняться. Весь фокус заключается в том, чтобы достойно и своевременно распроститься с молодостью. Халат этот японский надо выбросить к черту, домашние туфли с постукивающими каблуками - к черту и розовый ковер - тоже к черту, к черту! Все это неприлично.
- Что скажешь, Тамарочка? - спросил Андрей Николаевич, стараясь скрыть раздражение.
- Я хочу у тебя спросить, как все-таки будет с нашим отдыхом, ведь уже почти зима. Мы поедем на курорт или нет, я что-то не понимаю, - спросила Тамара Борисовна, беспокоясь, чтобы ее вопрос не показался настойчивостью. - Бархатный сезон кончился, так жаль, упустили.
"К черту и бархатный сезон!" - хотелось ответить Терехову. Вечно почему-то они стараются захватить этот самый бархатный сезон, "поесть фруктов", хотя едят они этих фруктов и так достаточно. Он всячески старался оттянуть поездку, пытаясь придумать, как провести очередной отпуск с Тасей. Вспомнил, что Тася мечтала поехать на Кавказ или в Крым ранней весной. Он, между прочим, никогда не был на курорте весной, всегда только в бархатный сезон.
- Тамарочка, я из-за всех этих дел задержусь, поезжай одна, мне, может быть, совсем не удастся вырваться.
- Тогда и я не поеду. Не беда.
- Как знаешь.
Тамара Борисовна протянула газеты, поправила одеяло. В воскресенье она всегда старалась, чтобы Андрей Николаевич подольше не вставал с постели. На неделе ему редко удавалось выспаться. Предупредительность и забота, столь украшающие семейную жизнь, были сейчас Терехову в тягость. Он удивлялся себе, потому что даже в мыслях ни разу не позволил себе подумать о Тамаре Борисовне неуважительно или плохо, без благодарности. "Если так покатится дальше..." - сказал он себе строго, предупреждающе. Он понимал, что нельзя распускаться, следовало немедленно договориться о том, когда они едут, оформить отпуск, заказать билеты. И не мог этого сделать. Как будто мягкая теплая рука Таси прижалась к его губам. Его чувство к Тасе радовало своей силой, даже удивляло, он не думал, что еще способен на это. Он был благодарен своей судьбе, потому что в его безмерно заполненной деловой жизни эта любовь была чем-то исключительным, отпущенным ему. Ни у кого из товарищей, людей одного с ним положения, наверняка не было ничего, кроме несерьезных командировочных знакомств. Слишком на виду, положение обязывает. Необходима крайняя осторожность: все тайное становится явным.
