Захар Прилепин - Санькя
Олег, правда, не видел, как Негатив цветы ласкает — может, ему и не понравилось бы. Хотя черт его знает, Олега.
— Пойдем, покурим? В подъезд? — предложил Саша.
— А я? — спросила Верочка.
— А ты посмотри что-нибудь. Олег, что у тебя можно посмотреть? У тебя есть собственные фотографии в неглиже и с гранатометом?
В подъезде Саша сразу и напрямую спросил про оружие. Ну, верней, на всякий случай изобразил.
— Ты говорил, что у тебя есть такие штуки, — и показал, как человек стреляет.
Олег мотнул головой.
— Надо?
— Надо, — подтвердил Саша.
— Меня не позовете? — спросил Олег.
— Не знаю пока.
— А когда надо?
— Например, сегодня.
— Например, пошли тогда, — незлобно передразнил его Олег.
— Пошли, — согласился Саша. — Верочке сказать чего?
— Я сам скажу. Мы на полчаса.
Олег переоделся в джинсы, старую рубаху и старую куртку. На ноги берцы натянул.
— Твоя девочка? — спросил он, пока спускались в лифте, не скрывая ту мужскую жадность в голосе, что характеризует интерес определенного свойства.
— Не знаю… — ответил Саша, не задумавшись толком о вопросе, о другом о чем-то размышлял.
— Чего «не знаю»? Спишь с ней?
— Наверное, — ответил Саша, и снова невпопад.
— Чудак, а, — неприятно оскалил улыбку Олег. — Как ты в армии служил, такой чудак?
— Нормально служил, — ответил Саша, тоже улыбаясь.
Внизу Олег достал из кармана связку ключей, попросил Сашу фонарь подержать, извлеченный из другого кармана. Открыл дверь в подвал — старую, скрипящую.
— Свети, — велел.
— Ты что, в подвале его держишь? — спросил Саша.
— А где мне держать, дома? Или на даче?
— Закопал бы где-нибудь.
— В городе нигде не закопаешь, а ехать за город… Вдруг пригодится когда — срочно. Вы же не всю жизнь собираетесь метать помидоры? Саша не ответил. Он-то явно не собирался уже…
Олег достал из кармана еще один фонарик, светили теперь вдвоем. Все равно видно было плохо. Шли друг за другом по узкому, затхлому, вонючему коридору, под ногами отчего-то хлюпало неприятно. Справа тянулись трубы горячие, ветошью покрытые, слева вроде бы помещения какие-то были, но давно. Теперь стояли черные, захламленные нещадно, хоть труп там прячь. И писк какой-то Саша слышал явственно.
— Пищит кто-то, — сказал он Олегу.
— Хер его знает, — ответил Олег равнодушно и тут же вскрикнул матерно: — Тьфу, блядь!
— Чего? — выдвинулся Саша из-за спины Олега, елозя по полу светом фонарика.
— Крыса, — сказал Олег мрачно. — Крысы, наверное, пищат. Развелись, твари. С тех пор как столовую открыли в доме. Раньше не было…
Пошли дальше. Саша старался себе под ноги светить — не хотелось ступить на крысу. Олег ругался:
— Сюда, вперед свети. Ты за мной идешь, никуда не вляпаешься… Здесь вроде. На, свети двумя фонарями.
Олег принялся раскидывать кучу хлама — сдвинул и уронил стоймя поставленный диван, поломанную мебель какую-то раскидал, землю ногами разгреб. Достал из-за пояса саперную лопатку, поторкал ею в землю, услышал тот звук, что желал услышать, быстро раскопал и вытащил пакет. Развернул бережно. Пропитанная маслом ветошь мелькнула в свете фонарика. И черный ствол. ПМ, Макарова пистолет.
Олег извлек обойму, посмотрел, погладил пальцем — полная.
— Еще обоймы четыре в запасе, — сказал он, загоняя магазин в рукоятку.
Саша светил фонарями и определенно слышал близкий, громкий, многоголосый писк.
— Чего они так пищат? — спросил неприязненно.
— Я ебу, чего. Пойдем посмотрим.
Олег снял пистолет с предохранителя, передернул затвор, загоняя патрон в патронник, поднял руку со стволом — словно забавляясь.
— Свети ярко, — попросил почти весело, но уже в животном, заставлявшем глухо торкаться кровь в жилах, предчувствии чего-то.
Они прошли в сторону писка еще несколько метров и встали там, где звук был особенно сильный.
Саша направил туда свет фонариков, внутренне несколько психуя — будто боясь увидеть нечто из ряда вон… И увидел.
Олег только ковырнул какую-то колченогую тележку, писк вдруг стал резче и злее, и в свете дрогнувших на мгновенье фонарей задергалось не менее десятка крысиных морд. Крысы не разбегались.
Саша едва успокоил заплясавшие нервно руки и, по возможности твердо, скрестил фонари на источнике звука.
— Твою мать! — произнес Олег. — Что за херня! Саша сглотнул слюну.
— Ближе подойди, — велел Олег зло. — Ближе, сказал!
Сашка шагнул вперед, лучи метнулись, потом вернулись снова, найдя искомое, омерзительное, шумное.
Крысы — их было намного более десяти — срослись хвостами, а некоторые еще и боками. Хвосты их представляли собой единый клубок, величиной с кулак, — и на этот клубок налипла всякая грязь, сукровица, грязный пух. Передние лапы у крыс работали, но уползти они не могли никуда, мешая друг другу.
Задние лапы крыс, рассмотрел задрожавший нервно Саша, были мертвы, атрофированы.
Злые маленькие глазки смотрели, как казалось, совершенно безумно. И писк раздавался неумолчный.
Олег неожиданно опустил ствол и выстрелил в центр клубка — одна из крыс, показалось Саше, распалась чуть ли не надвое, раскрыв грязные, бестолково перемешенные внутренности.
Саша не успел выругаться на Олега, как он выстрелил еще раз и угодил, похоже, прямо в клубок сросшихся хвостов. Несколько крыс, нежданно для них самих освободившихся друг от друга, стали расползаться — таща за собой задние лапы, хвосты — у некоторых короткие, у других — напротив — чрезмерно длинные.
Олег, когда-то успевший засунуть пистолет в карман, наступил одной из крыс на спину и ловко, с жутким замахом, ударил лопаткой по шее, разделив животное сразу на две части. Следующую ударил той же лопаткой — плашмя, несколько раз.
Он кромсал и дробил крыс, ударял их пяткой тяжелого сапога по головам, оглушая, — и снова орудовал лопаткой, расчленяя с хэканьем мерзкие тушки, иногда сипло ругаясь, жутко и грязно.
Несколько крыс уползали, таща за собой спутанную тетиву тонких кишок. И лишь пара крыс, слипшихся боками, не в силах была ползти и кружила на месте, бестолково дергая и двигая четырьмя лапками.
В тусклом свете мелькало обезображенное нелепой судорогой — то ли смеха, то ли ненависти — лицо Олега. Лопатка взлетала и падала резко, ястребино, издавая смачный, сырой звук.
— Все, что ли? — спросил Олег спустя минуты три. Подтекала кровь, несколько крыс конвульсивно дрожали конечностями и отсвечивали даже в смерти злыми глазками.
— Пошли отсюда, — сказал Саша.
* * *Вернулся домой с Верочкой, ничего ей не рассказав.
Купил возле дома бутылку водки.
— Ты чего такой? — спросила Верочка.
— Нормально все. Помолчи. И она замолчала покорно. Мать ушла в ночную смену.
Квартира носила в себе запах недавней уборки, чистоты, влажного пола.
— Выпьешь со мной? — спросил Саша. — Только молча. Хочешь, я музыку включу?
— Включи, — чуть испуганно согласилась Верочка. Саша налил сначала себе и выпил сразу, жадно, ничем не закусывая. Потом уже налил в два стакана понемножку. Разрезал яблоко. Потом разрезал лимон. Посмотрел на него внимательно, вспоминая.
— Можно, я с лимоном? — спросила Верочка. Саша поднял на нее глаза, посмотрел тяжело и бессмысленно, согласно мотнул головой.
Верочка выпила, скривилась, закусила лимоном и скривилась еще больше. Терла маленький носик, и на глазах выступили слезы. Саша улыбнулся жалостливо.
— Дурочка, — сказал. — Иди-ка сюда.
Поцеловал ее в маленький рот, она неумело ткнулась языком и застонала тихо сразу, быть может, немного наигранно, — но от искреннего желания понравиться и показать нечто обязательное в женщине, чего в самой Верочке еще не было.
Саша велел ей идти в комнату, и она посеменила, отчего-то прикрывая свой задик в джинсиках вывернутой, открытой всеми линиями и оттого беззащитной ладошкой.
Тихо раздел ее в темноте, гладил долго, с закрытыми глазами, видя не ее, конечно. Поворачивал ее потом, послушную, покрикивающую иногда почти жалобно.
Вспомнил лицо Яны — с тем странным, напряженным, внимательным выражением женщины, прислушивающейся к своим ощущениям, — женщины еще молодой, не потерявшей вкус к поискам нового — и во вкус входящей, — вспомнил, и очень быстро, сжав зубы, не издав ни звука, испытал почти что боль, а не радость, — темную, короткую судорогу боли.
* * *На другой день уезжал. Смастерил себе в сумке при помощи картонки второе дно, припрятал туда пистолет, заложил бельем, парой книг. Билет на поезд не брал — решил добираться на перекладных электричках — чтоб в базу данных не попадать лишний раз. Бывало, что «союзников» опера отлавливали по дороге в Москву — особенно когда в столице большие торжества проходили и «центр» просил регионы проследить движение неблагонадежных лиц — «союзников» в первую очередь.
