Генеральская дочь - Ирина Владимировна Гривнина
Светлый летний двор исчез. Некоторое время он лежал, медленно возвращаясь из сонного тепла в холодную зимнюю ночь. Не зажигая света, протянул руку, взял со стула стакан воды, глотнул, чтобы отбить кашель, и вдруг подумал: как славно, что этот давний сон снова посетил его. Как светло там, где все осталось так, в далеком детстве, где были привычные, понятные люди, где его любили и ничего не требовали взамен.
Он повернулся на бок, закутываясь в одеяло, пытаясь вернуться в сон, увидеть, что стало дальше с женщиной в голубом платье, но невесть откуда взявшаяся нервная дрожь волнами расходилась по всему телу и мешала уснуть. Вдруг он вспомнил про книгу, которую накануне, к сожалению, пришлось вернуть хозяевам. Там описывались жизнь в тюрьме, следствие, лагеря.
Как только люди могут выдерживать такое? Пожалуй, в прошлом веке было легче. Мысль его тронулась вспять и, пройдя прошлый век, погрузилась в Средневековье. Тут самое время было начать, подобно герою книги, строительство своего Замка (эта идея автора ему особенно понравилась: Замки были по его части). Мысленно возводя стены (это самое важное), он не забыл отвести в просторном внутреннем дворе место для конюшен, выкопать погреба для хранения запасов на случай длительной осады и приступил к проектированию самого здания.
Оно будет белым, как у Людовика II Баварского. Сумасшедший замок сумасшедшего короля… И просторным, чтобы можно было приглашать много гостей…
И в зале на втором этаже пол и потолок надо сделать из специальных пород дерева, для резонанса. Ведь там будет стоять орган, и рояль, и достаточно места для оркестра, и можно будет устраивать какие угодно концерты.
…а на первом этаже будут пировать вассалы мои верные рыцари будут сидеть за длинными столами и пить мое здоровье пока художник будет рисовать мой портрет и портрет моей прелестной молодой жены с младенцем на руках…
но ведь…
нет-нет там в Замке будет можно и жену
и детей
призрака тяжкого недуга там не будет
там он будет здоров…
а когда кого-то из его друзей арестуют,
он сможет выставить отборную хорошо
обученную армию
и как они задрожат и попрячутся
за занавесками
когда я поведу в бой моих рыцарей
когда мы поскачем по темному выбитому
асфальту
пересеченному трамвайными рельсами
между одинаковыми убогими серыми
домами воздвигнутыми в честь победы
равенства
ЛЮДИ НЕРАВНЫ — мы
напишем этот девиз на своих знаменах
ибо не бывает талант равен бездарности
а умному не о чем говорить с глупцом
людям нужна доброта
это правда но…
Он перевернулся на спину и чуть приоткрыл глаза. В сумраке комнаты, казалось, плавал вчерашний табачный дым. Плотные шторы на окнах слабо просвечивали. Это означало, что снаружи уже начался день, обещающий шумную суету давно немилого квартиранта, еще не проснувшегося там, на кушетке в углу, толпу его чокнутых гостей, ставший уже привычным скандал с верхней соседкой, кастрюлю застывшего вчерашнего супа, оставленного с вечера матерью.
Он попытался оттянуть начало этого гнусного дня и, прикрыв глаза, додумать до конца недоснившийся сон.
…яркий цокот копыт по мостовой
испуганные лица прохожих
серебряные кольчуги всадников
шелковый плащ за плечами…
Он вздрогнул от неожиданного, резкого звонка в дверь. Придется встать. Отпирать дверь — его обязанность. Тот, что спит на кушетке в углу, делает вид, что не живет здесь, и к дверям старается не подходить. Застонав, он сел и, не открывая глаз, потянулся за одеждой. Звонок снова задребезжал, требовательно и тревожно, и он подумал: «О, Господи, будет ли в этой жизни покой?»
Свет слабой лампочки в коридоре неприятно ожег глаза. Первый в начавшемся дне гость стоял за дверью, глядел настороженно и озабоченно. Войдя, испуганно покосился на кушетку в углу, и, проследив за взглядом гостя, он вдруг обнаружил, что кушетка пуста, и все вспомнил, и ощутил покой и радость сбывшейся молитвы.
Они прошли на кухню, и он вскипятил чай и предложил гостю свою особую заварку с травами, собранными прошлым летом на Острове, высушенными на солнце и хранившимися теперь в кухонном шкафу, в бумажных пакетах из-под молока. Пока пили чай, гость рассказывал новости, и он не прерывал неуместными вопросами ровного потока бесцветных, давно неинтересных ему событий. Он ждал единственно важного: просьбы, ради которой явился утренний посетитель, просьбы, которая из вежливости приберегалась напоследок.
«Да, кстати. Я получил письмо, тебе привет и просьба передать со мной книги. Они ведь, кажется, у тебя оставались?»
Он не ожидал этого вопроса, засуетился, побежал зачем-то в комнату. Снова посмотрел на давно опустевшую кушетку в углу, медленно провел рукой по пыльной крышке пианино, на котором когда-то стояли книги, с облегчением перевел дух, вернулся и сказал почти радостно:
«Нет, я все отдал, тогда еще… Знаешь, все должно быть у них… Спроси там…»
Кивком головы он указал на окно. Там, за поворотом, на соседней улице, стоял другой дом, не оградивший от беды неразумных людей, взявших на себя труд приютить хозяина книг. Того, кто спал когда-то на кушетке в углу. Того, кто внес в его жизнь столько шума и суматохи.
Дело было, таким образом, кончено, но гость медлил уходить, полагая долгом вежливости проявить теперь интерес и к его жизни. Он рассеянно ответил на дежурный набор вопросов («как дела?», «что пишет Коля из Парижа?», «скоро ли женишься?»). И вытеснил уже гостя в крошечную прихожую, как вдруг тот вспомнил, что должен срочно позвонить по делу («ты ведь не возражаешь?»).
Пришлось включить телефон. Он отошел к столу и минут пять делал вид, что просматривает подвернувшуюся под руку книгу, пока гость таинственно, иносказательно объяснял в телефон какому-то Марку, что приедет вечером на час позже, чем уговорились.
Наконец, довольный собой, гость откланялся. В щелку меж неплотно сдвинутых штор он видел, как гость перешел через дорогу и свернул за угол, направляясь к тому, другому дому, где сообщит те же новости, расскажет те же истории и, спросив наконец о книгах и получив утвердительный ответ, задаст обязательные вежливые вопросы.
Он открыл крышку старого пианино и ласково коснулся пальцами клавиш. Сейчас, пожалуй, можно сыграть что-то для себя. Днем соседка редко скандалит из-за шума. Он зажег свечи в укрепленных над клавиатурой канделябрах, и по стенам метнулась огромная, нелепая тень в слишком
