Витражи. Лучшие писатели Хорватии в одной книге - Коллектив авторов
Но Илия хотел рассказать свою жизнь одному только ему, Давиду. Он так и сказал.
– Это важно, – сказал он, – очень, очень важно вовремя рассказать кому-то, где ты жил, о чем думал, что происходило в твоей жизни, кого ты потерял, с кем познакомился. Если это не удастся, все пойдет прахом. Человек все забывает, а в конце концов и умирает. Нерассказанным.
Он продолжил рассказ с того места, где остановился в прошлый раз, когда упал с черешни и ему в спину вонзились грабли.
Он рассказывал все по порядку и старался не пропустить ни одного важного события, ничего из того, что запомнил.
Давид слушал внимательно, но эта история не казалась ему интересной. Жизни взрослых похожи друг на друга. Они вспоминают одни и те же вещи и забывают все, чем отличались друг от друга.
Он смотрел на руки Илии, на пальцы, которые незаметно для него самого играли кромкой скатерти, скручивали ее трубочкой, как будто скатерть – это блин.
Сейчас поднесет ко рту и откусит.
А потом эти пальцы брали кувшин с лимонадом, доливали его в один, потом в другой стакан и снова возвращались к игре.
Ничего интересного в рассказе Илии больше не было. Когда Илия заметил, что мальчик его не слушает, он принялся выдумывать. Детали его биографии становились все более фантастическими, происходили разные чудеса, он парил между жизнью и смертью, его спасали добрые волшебницы и драконы, он совершал путешествие вокруг света, спускался с Тибета и забирался на чердак дедова дома, но все было напрасно. То время, когда он мог рассказать мальчику историю своей жизни, куда-то улетучилось. Теперь ничего не получалось.
Когда он замолчал на полуслове, Давид этого даже не заметил.
А может, притворился, что не заметил.
– Почему ты не хочешь их поискать? – вдруг спросил он.
– А зачем? Сами вернутся. Ты беспокоишься? – удивился Илия.
– Нет. А ты не беспокоишься?
Илия удивленно посмотрел на него, но ничего не ответил. Правда, настроение у него испортилось, и теперь он выглядел грустным.
Давид не понял отчего: оттого ли, что он не захотел слушать, что было после того, как Илия упал с черешни, или настроение у него испортилось, и он теперь выглядел грустным из-за того, что и на самом деле забеспокоился?
Это был их последний вечер в отеле «Орион».
Во время ужина, в паузе перед десертом, профессор Томаш Мерошевски объявил, что завтра они уезжают и уже сегодня вечером должны упаковать вещи. С носильщиками, которые донесут их багаж до Цриквеницы, сказал он, проблем не будет, об этом он уже договорился с доном Антуном. Дон Антун пришлет своих людей к Немецкому дому пораньше, еще до рассвета, чтобы те успели вернуться назад к началу утренней мессы.
Пан Хенрик настолько удивился, что очки чуть не свалились у него с носа в компот.
Ружа глянула на него так, будто произошло что-то страшное, и ей бы хотелось, чтобы он объяснил, что именно.
Профессор делал вид, что ничего этого не замечает. Он принял такое решение неожиданно и стремительно, как и в прошлый раз, в тот вторник, когда сообщил им об отъезде на юг.
Ел он с большим аппетитом, похрустывая, причмокивая и явно ожидая, что Давид его о чем-нибудь спросит.
Но Давид молчал, будто ему все ясно. Или же будто принимает участие в каком-то заговоре и хранит доверенную ему тайну.
Сразу после ужина приступили к сборам.
В них участвовали все, включая хозяйку отеля и ее мужа.
Хотя очень быстро, меньше чем через полчаса, все вещи, с которыми они приехали, были уложены в сундуки, суета продолжалась до глубокой ночи, потому что никто не хотел остановиться первым и заявить, что все готово и что теперь конец, так что беготня вверх-вниз по ступенькам продолжалась, они сталкивались в коридорах и комнатах, заглядывали под кровати и за шкафы, чтобы случайно не забыть никакую мелочь.
В конце концов от их пребывания не осталось и следа, будто они здесь никогда не появлялись.
Муж хозяйки вместе с официантами сложили и упаковали в два деревянных сундука разобранную антенну и радиоаппарат, а затем до верха насыпали в них стружки, закрыли крышками и забили по восемь гвоздей в каждую. Как забивают в гроб.
– Готово дело! – сказал Илия и стряхнул с брюк стружки.
Потом потер ладони как после хорошо сделанной работы.
После чего смогли остановиться и все остальные. Это был конец.
Никто не спросил профессора Томаша Мерошевского, что заставило его принять такое молниеносное решение. И что произошло в венецианской башне.
Еще до рассвета, в кромешной темноте, в четверг, 9 июля 1938 года, колонна с носилками, в которых находился Караджоз, еще раз прошла через Мирила, теперь уже под гору, по направлению к Цриквенице.
Караджоз и его свита отбыли так же стремительно, как и появились – без предупреждения, неожиданно.
Видели их только те, кто рано проснулся, или те, из чьих домов дон Антун среди ночи позвал мужчин заработать – донести до Цриквеницы сундуки. Остальные лишь утром перед мессой узнали, что Караджоз уехал, и могли только сожалеть, что поздно встают и своей ленью огорчают нашего доброго Бога, а еще больше – самих себя, потому что теперь им придется молча слушать других вместо того, чтобы самим рассказывать, как они провожали Караджоза и что при этом видели и чувствовали и что все это должно означать. А вряд ли есть большее наказание, чем молчание в то время, когда говорят другие, и жизнь, проходящая в выслушивании одной и той же истории, в которой сам ничего прибавить не можешь.
Кто-то, впрочем, может и приврать, что в то утро не спал и видел Караджоза под белым покрывалом, но любая такая ложь будет быстро и легко разоблачена, потому как ни один человек о важных делах и явлениях не может наврать так правдоподобно, что село его не разоблачит. А в истории Мирил – о которой, правда, не написаны книги, но это не значит, что истории
