Мальчик как мальчик - Александр Альбертович Егоров
Незнакомец погасил улыбку. В прерывистом оранжевом свете его черты казались расплывчатыми, неоформленными, оставляя простор для догадок – видел ли я когда-нибудь это лицо или нет?
– Не узнаёте? – спросил он, будто расслышал мои мысли. Пригладил волосы, собранные сзади в темную косичку. Бриллиант на его пальце блеснул оранжевым блеском.
Некоторое время я боролся с желанием протереть глаза.
– Ну да, это я, – сказал W. – Который вечно хочет зла. Как бы банально это ни звучало.
Механическим движением я пожал его руку.
Тем временем его внешность продолжала меняться. Он по-прежнему был похож на Савика Рогозинского – но понемногу становилось ясно, что именно Савик всегда был похож на него. В следующее мгновение оранжевых фонарей его образ стал вполне законченным.
– Я же тебя сам придумал, – напомнил я. – Половину реплик сам вписал в сценарий.
– Уж знаю, знаю! – расхохотался Волан-Де-Морт. – Не нравится? А ты попробуй меня… передумать. Вдруг да выйдет кто-нибудь посимпатичнее? Ну там, Маленький Принц или типа того?
Я усмехнулся тоже:
– Вообще-то всякое случалось в истории сновидений. Зависит от употребляемых веществ. Откуда я знаю, что мне вколол Тимур Макбетович.
– Это еще кто? – удивился W. – Ах да, это же твой доктор. Но должен тебе сказать, что вещества здесь ни при чем. И доктор – это просто посредник. Ты еще скажи, что водитель автобуса, который вёз тех ребят в Нальчик, и есть создатель этого самого Нальчика… Впрочем, они все равно не доехали.
Мы оба посмотрели в одну сторону. Я вдруг почувствовал себя неуютно. На этой чертовой стоянке становилось все холоднее. Даже мой собеседник зябко кутался в плащ.
– Да, кстати, – сказал он. – Не зови меня больше Воландом. Мы же не в средней школе. Хотя остальные имена не лучше… так что зови меня… ну, скажем, господин консультант.
– Мне не нужна консультация.
– Верно. Не нужна.
Этот черт смерил меня оценивающим взглядом. Тронул алмаз на пальце:
– Впрочем, я догадываюсь, зачем ты приехал. Будешь просить за своего друга?
Прищурившись, я рассматривал его длинный «мерседес». Тот был всем хорош, но в этом сне у него имелась одна странность: я никак не мог понять, что обозначает никелированный шильдик позади. То ли Maybach, то ли Brabus, то ли вообще какой-то Carlsson. Буквы так и прыгали и норовили рассыпаться, как типографский шрифт, чтобы затем собраться в виде новой шарады.
– Даже не знаю, о чем можно просить литературного героя, – сказал я. – Особенно если он тебе снится.
– И не говори! – подхватил бывший Воланд. – Ты прав тысячу раз! Всегда был смышлен! Помнишь, что я говорил в Мастере-Маргарине? Никогда и никого ни о чем не проси. Сами предложат и сами все дадут. Как я всё запутал, а? Бедные, бедные советские училки! Год за годом они роняли слезы умиления на замусоленные странички, при свете зеленой лампы, и все надеялись, что их услышат… мысль, конечно, ретроспективно хороша, если знаешь, что в следующей главе скромность будет вознаграждена. А если нет? А если окажется, что волшебная ночь ушла безвозвратно, и приема больше не будет?
Консультант снова оглянулся.
– Или вот взять этих бедолаг, – сказал он. – О чем они спорят в последний вечер перед вечностью? О лишней бутылке водки. Кстати, я тут подумал: не завернуть ли и нам в лавочку?
Он развернулся и уверенным шагом направился к омегамаркету. Ничего не оставалось, как последовать за ним.
Мы поднялись на пандус. Мигранты, что толпились у входа, нас как будто не замечали. Но стеклянные двери послушно растворились, пропустив нас в торговый зал, похожий на все торговые залы; вот разве что на кассах не было кассиров.
Я шел мимо бесконечных рядов полок. Здесь действительно продавались товары в дорогу, главным образом водка, пиво и нехитрые закуски. Спустя минуту я заметил кое-что необычное: товары на полках незаметно менялись, и этикетки на глазах становились ярче и привлекательнее. Хотя сказать «на глазах» было бы неправильно. Обновление происходило именно в мгновение ока – то есть, картинка перезагружалась в тот самый краткий момент, когда зрителю приходилось моргнуть.
– Что я говорил? И просить никого не нужно, – заметил W. – Автонастройка на любой вкус. Ну, чего возьмем? Старого доброго фалернского? Или как обычно, нашу марку?
Он взвесил в руке фляжку black label. Подмигнул мне:
– За что люблю этот duty-free, так это за толерантность. Где еще так охотно выполняют последнее желание потребителя?
Без нашей режиссуры бывший Воланд сделался болтлив и развязен, как торгаш средней руки, случайно принявший стимуляторы в ночном клубе. Эта его эволюция мне категорически не нравилась.
Должно быть, он прочитал мои мысли.
– Ладно. Ближе к делу, – сказал он каким-то новым голосом. – Ты можешь увидеть своего друга. Если будешь вести себя правильно. Будешь?
Я вздрогнул и поднял глаза. Он протягивал мне уже открытую фляжку. Машинально я взял и глотнул. Жидкость оказалась непривычно горькой.
– Только нужно это дело подмазать, – продолжал он. – Ты же знаешь, как это делается. Небольшая взяточка. Только вот что, думаю я, взять с артиста? Может, контрамарку на спектакль?
– На какой спектакль?
– На твой. Сыграешь для меня? Тряхнешь стариной?
На секунду я почувствовал слабость в ногах.
– Зачем тебе это? – спросил я.
– Будем считать, что я просто соскучился. Напрасно ты оставил сцену, поверь мне.
– А почему я должен тебе верить?
– Потому что ты сам меня придумал. Как можно не верить своему воображению?
Я не нашелся, что ответить. Просто сделал еще один глоток. Результат был не совсем обычным. Разом у меня потемнело в глазах, а может, и вправду разом погасли ртутные лампы под потолком.
– Жмем enter, – услышал я.
* * *
Открыв глаза, я обнаружил, что вокруг по-прежнему темно. Несмотря на это (смотреть и вправду не очень-то получалось), эта новая реальность казалась знакомой. Полузабытой, но чертовски знакомой.
Не было больше торгового зала, не было стеклянных дверей. Окружающее пространство ограничили по краям старомодные бархатные кулисы. Я сидел на полу в самом центре просторной сцены.
– С возвращением, – произнес невидимый консультант.
Я поднялся на ноги. Огляделся. Ряды пустых стульев уходили в темноту. Оттуда тянуло сыростью.
Нет, все-таки это был бутафорский зал, ненастоящий. В нем и не пахло театром. Пахло плесенью, машинным маслом и еще какой-то химией, как если бы в мягкой обшивке мебели завелись клопы и их усердно травили карбофосом.
Мой спутник уселся в первом ряду. Отставил фляжку в сторону. Невозмутимо вытащил сигарету и чиркнул спичкой.
Как по команде, под потолком зажглись софиты. Посреди сцены обнаружилось кресло – старомодное, темного дерева, с резными ручками. На спинку
