Элвис жив - Николай Михайлович Романецкий
– Здорово, – насмешливо отозвался Максим.
Он все еще не мог поверить в реальность происходящего. Казалось, сейчас перед глазами в титрах появится «Конец фильма», и премьерный сеанс в 3D-кинотеатре завершится; можно будет покинуть зал, заваленный картонными стаканами из-под попкорна, и начать с соседом-зрителем обсуждение увиденного…
– Конечно, – согласился сосед-зритель, не обращая внимания на прозвучавшую в голосе Максима насмешку. – Здесь, старик, о людях думают. Что хорошо – никаких котлов нет, варить тебя никто не станет. В общем, есть свои плюсы, и немалые. Всегда выходной, всегда полдень, всегда солнечно и тепло. Бесчисленное количество свободного времени. А то некоторые полжизни тратят, выбирая, какого бы цвета им диван купить. Это же ненормально! И потом, доллар никуда не ползет, рубль не обваливается. Ничего у тебя не болит. Правда, нужно признать: скучновато окажется… Ну а что ты хочешь – все-таки ад.
– Слушай, если здесь – ад, то где-то, значит, есть и рай? – Максим задал этот вопрос подчеркнуто провокационным тоном.
– Есть. Только туда не пускают. Территория слишком маленькая. Двенадцать соток всего-навсего. Два дачных участка советского времени.
– И что там?
– Да так… – Элвис пожал плечами. – Просто сад.
– И сколько я здесь проторчу?
– Крутотень! – Элвис опять захохотал. – «И сколько я здесь проторчу»! Реально, старичок, ты тут завис навсегда. На веки вечные. Сегодня у тебя по распорядку – экскурсионный день. Значит, четвертый. Сегодня ты имеешь право у гида, то есть меня, узнать все, что пожелаешь.
– Четвертый? С тех пор как… – Максим не договорил.
– С тех пор как что, ты хочешь спросить? – Элвис продолжал смеяться, но теперь его смех трогал Максима несколько меньше, чем перед поездкой. – С тех пор как все!
– А где я был вчера и позавчера?
– Предыдущие дни – карантин. Плюс обязательный фитнес. Спорту здесь уделяют большое внимание. Да… Ноги еще болят?
Максим прислушался к собственному телу. В икрах немедленно родилось ноющее ощущение. Он удрученно кивнул.
– Пройдут ноги. И руки пройдут, и голова. На девятый день вообще все пройдет. Все ощущения. Станет абсолютно до лампочки. Будет чистое созерцание. Красота.
Катафалк остановился на перекрестке на красный свет. Максим смотрел, как в нескольких шагах от автомобиля переходит дорогу черная кошка. Добравшись до тротуара, кошка повернулась и оказалась в исходной точке своего маршрута. Вновь принялась переходить дорогу. Все это повторялось снова и снова, как киносъемочные дубли, пока Элвис не тронул машину.
– Да. Именно так, старик, – сказал он. – Где умер, там и остаешься. Считай, как институт регистрации у живых.
Он включил приемник и покрутил ручку настройки в поисках подходящей мелодии.
Нашел – в салоне катафалка зазвучал знакомый голос:
– Девочкой своею ты меня назови. А потом обними. А потом обмани…
Надо же, «Часики» в исполнении Валерии!
Максим, как и всякий рокер, очень не любил попсу, но сейчас даже заслушался.
Когда песня закончилась, прозвучала заставка «Русского радио».
– Ага! – обрадованно воскликнул Максим. – Вот ты и спалился! Все-таки это сон. Или, скажешь, в преисподней можно слушать «Русское радио»?
– Теперь можно. Их владельцы с нашими договорились. – Элвис порылся в бардачке, достал цифровую камеру Максима и протянул ее хозяину: – Извини, без спроса взял. Думал, пригодится, если начнешь доказательства требовать. Некоторые до того недоверчивые попадаются. Чем, мол, докажешь, что я умер? И вообще, паспорт покажи! – Элвис опять расхохотался.
Но Максиму сейчас было не до смеха. Предчувствие беды тронуло его душу.
Он включил камеру – она работала.
На дисплее появилось то, что он уже вспомнил. Вот лицо журналистки Кати, которая участвовала в гостиничной вечеринке после концерта. С тем самым выражением, что погнало Максима на балкон. Потом камеру кто-то задел. Она развернулась и начала снимать пустую стену в люксе Платона. С розеткой, от которой тянулся провод – вроде бы к холодильнику.
– На ускоренный просмотр поставь, – посоветовал Элвис. – А то несколько часов пялиться придется. Замучаешься!
Максим послушно включил воспроизведение в ускоренном режиме, переключая на обычный только те куски, которые вызывали у него интерес.
Вот Катя пьет на брудершафт с Вовцом, и челюсть у того больше не трясется…. Вот Катя и Платон танцуют на столе ламбаду… Катя, не смущаясь, показывает стриптиз… Потом в трусах проходит по номеру Вовец. Его встречает Герыч, он тоже в трусах.
– Ну как она? – спрашивает Герыч.
– Хороший человек, – отвечает устало Вовец.
Потом видны нелепо раскоряченные в потолок женские ноги. Кто-то сладострастно стонет и пищит.
Слышен задыхающийся голос Кати:
– Да! О-о-о! Это и есть… тяжелый… рок… да?
– Да молчи ты, – грустно отвечает ей, шумно дыша, голос Герыча.
Его перекрывает голос Платона:
– А вот и Макс вернулся! Куда тебя носило, Максимильяно? Неужели сломался, устойчивый ты наш? В сортире убирать не требуется?
Все ржут.
Но ответа на вопрос Платона не прозвучало. Да и сам владелец камеры на изображении так и не появился. Надо полагать, просто проигнорировал каверзные вопросы разгулявшейся компании. Если вообще понял, о чем его спрашивают…
Потом цифровуху снова задевают, и она опять некоторое время снимает стену. Слышны звуки обычного пьяного бардака с криками и со звоном стаканов. Потом на дисплее появляется физиономия Зямы.
– А где твой хозяин, подружка? – говорит он.
Камеру снова куда-то кладут, и она снимает дверь, ведущую на балкон… Вот на дисплее снова появляется Зяма, то ли выходящий проветриться, то ли разыскивающий Максима. В номер он возвращается с кривым лицом и ужасом в глазах.
– Там Максик, братцы! Скорее, мать вашу!
Теперь на балкон он выскакивает уже с Платоном. Возвращаются они с совершенно перекошенными физиономиями и, похоже, даже протрезвевшими. Доносятся возбужденные крики и Катин вопль ужаса. Мелькают лица, сменяются мизансцены – видно, камеру то и дело пинают все кому не лень…
Потом процесс съемки упорядочивается – становится видно, как лежащее на диване тело Максима прослушивают и осматривают две женщины в белых халатах. По всем повадкам типичные работники «скорой помощи», борющиеся за жизнь неожиданного пациента… Потом женщины с большим удовлетворением на лицах садятся писать какие-то бумажки.
Слышен голос Платона:
– Катастрофа, парни! У нас опять нет художника по свету!
Наступает напряженная тишина. Только женщины время от времени переговариваются друг с другом.
– Такой молодой, – говорит одна. – Жалко.
Откуда-то доносится едва сдерживаемое рыдание. Надо полагать, Катя…
– Пить меньше надо, – отвечает вторая врачиха, и в голосе ее слышится откровенное осуждение.
Потом белые халаты встают и исчезают из поля зрения камеры.
Слышен голос Герыча:
– Я бы еще понял, кабы на бабе. Святое
