Зимняя бухта - Матс Валь
Я через голову натянул ее кофту. Рукава коротковаты.
— Какой ты стал красивый. Тебе надо носить зеленое.
Элисабет снова уселась на кровать, выбросила окурок и вернула пепельницу на подоконник. Я сел в ногах. Она вытянула худую лодыжку и погасила ночник.
Сначала я ничего не видел, только слышал ее дыхание и как дождь стучит в стекло. На ощупь отыскал ее ступню — Элисабет вытянула ноги. Какие же у нее длинные ноги. Я коснулся ее ступни.
— Что говорят дома, когда ты убегаешь посреди ночи?
— Никто даже не заметит, что меня нет.
— Ты живешь с мамой и папой?
— Только с мамой и сестрой, Леной. Она старше меня.
— А папа где?
— Я его никогда не видел. Точнее, мог видеть, в раннем детстве, но он уехал в Америку, когда мне еще года не было. Я его не помню.
— Не хочешь с ним повидаться?
— А зачем?
— Если бы у меня был папа, которого я никогда не видела, я бы хотела с ним встретиться.
И Зачем?
— Ну, мне было бы интересно, какой он.
— Мне неинтересно.
— А должно бы.
— Ну вот неинтересно.
Я тихонько погладил ее ступню, опасаясь, что она уберет ногу. Но Элисабет, наоборот, немного сползла вниз и вытянулась. Я погладил ее ногу от ступни до колена.
Элисабет зевнула.
— Вообще-то я устала. Ты не подумал, что побеспокоил меня? Мне надо много спать. Быть человеком моего возраста нелегкое дело.
— Знаю. — Я положил руку ей повыше колена, на мягкую ляжку. Как хорошо сидеть вот так в темноте, медленно двигаться вверх по ее ноге, ощущать косточки и мышцы ступни, твердую кость под коленом, коленную чашечку и дальше, выше, к мягкой ляжке.
Элисабет сползла еще немного.
— У тебя есть девушка?
— Нет. — Я поглаживал ее колено.
— Почему?
— Не знаю.
— Наверное, потому, что у тебя странные привычки. Какой девушке понравится, если к ней по ночам начнут лазать в окно?
— Я так и думал.
Я потянулся, чтобы погладить ее ногу повыше. Я боялся, что если придвинусь, Элисабет уберет ногу, но подвинуться все равно пришлось. Моя ладонь скользнула дальше, пальцы легли на мягкое. Элисабет тихонько простонала — кажется, невольно.
— Я думала, я тебе не нравлюсь.
— Почему?
— Ну, ты так неодобрительно на меня смотрел. Вдруг ты решил, что я совсем безмозглая. А ты еще и не захотел пойти на день рождения Паддан. Я чуть не заплакала.
— Я влюбился в тебя, как только тебя увидел. Как только ты вошла в комнату — полосатое платье, длинные волосы, солнечные очки и вообще всё, — да нет, еще до этого, еще когда я только услышал твои шаги за дверью. Как будто сердце остановилось, и я заранее знал, что войти должна именно ты.
Элисабет едва слышно пискнула, когда я легонько задел ляжку с внутренней стороны и кончиками пальцев коснулся края ее трусов.
Она откашлялась.
— Ты мастерски скрываешь свои чувства.
— Да? — Я запустил палец под край трусов.
— Да. — Она снова кашлянула. — Никогда бы не подумала, что ты явишься сюда посреди ночи, влезешь по пожарной лестнице и…
Элисабет вдруг замолкла, я тронул пальцем ее волоски, почувствовал, как ее влажное лоно открывается моему пальцу.
Ее дыхание стало тяжелым.
— Я люблю тебя с самой первой минуты. — Я засунул ей под трусы всю ладонь. Элисабет застонала и еще немного сползла вниз. На ее лицо упал слабый свет, и теперь я лучше различал его в темноте.
— Хочешь пойти со мной в «Грёна Лунд»? — спросил я.
— Когда?
— Может, в субботу?
Я люблю американские горки.
Элисабет вдруг села, обняла меня, поцеловала и потянула на себя, в постель.
Ее большой мягкий язык елозил у меня во рту, словно ласковый зверь в поисках убежища.
Я положил ладонь ей на промежность. Трусы намокли, я завел пальцы под резинку. Элисабет застонала, закинула руки назад, уперлась в стену.
— Я люблю тебя. — Я начал тихонько ласкать ее. Сбросил кроссовки и положил на нее ногу, Элисабет напряглась всем телом, уперлась ладонями в стену, тихо застонала.
Тело ее выгнулось дугой. Я лег на нее и поцеловал в губы, обхватил груди руками — они как раз легли в мои ладони, соски совсем маленькие. Задрал на ней футболку, наклонился, коснулся соска языком, начал ласкать ей промежность, провел языком по груди.
Элисабет вскрикнула так громко, что я резко остановился.
— Мы остальных не разбудим? — прошептал я.
Она не ответила, только обхватила меня за шею и притянула к себе:
— С тобой так хорошо!
Я снова положил руку ей на трусы, стал ласкать и целовать ее.
Элисабет кончила, вздрагивая всем телом, а у меня онемела рука — я ласкал ее почти час.
25
Сестры и братья мои, что есть любовь? Летом мама спит голая, и когда встает, не кидается одеваться, а так и расхаживает по дому. Как-то, когда мы учились в третьем классе, я сказал об этом Смурфу.
«Моя мама по утрам ходит голая», — сказал я. «Голая? — спросил он и начал смеяться. — Прямо голая?» «Да, — сказал я. — А твоя нет?» «И буфера видно?» — спросил он и заржал во всю глотку.
«Да», — сказал я.
«А большие?» — спросил он.
«Такие примерно», — сказал я.
Смурф от смеха начал подвывать и схватился за живот. «Вот такие примерно буфера, — завывал он, — вот такие буфера!» Я думал, он умрет со смеху. Потом пошло веселье, я шевелил ушами и вытащил из носа шарик для пинг-понга. Лена Турелль сидела далеко впереди, ей ужасно нравилось, что я умею шевелить ушами. У нее ушки были маленькие и твердые, как ключ на банке кока-колы, и у нее не получалось ими шевелить, как она ни старалась.
«Вот такие примерно буфера!» — взвыл Смурф посреди урока, и никто ничего не понял. Он повалился на парту, задыхаясь от смеха, и фрекен выгнала его с урока.
Братья и сестры мои, что есть любовь?
— Просыпайся! — Она трясла меня. — Половина шестого. Тебе пора.
Я резко сел, у меня кружилась голова, и мне снова пришлось лечь.
— Давай, двигай. — Элисабет поцеловала меня в губы.
— Я сел слишком быстро, — объяснил я, повернулся на бок и посмотрел на нее. Мы лежали на одеяле, переплетя руки и ноги. Я сел, зашнуровал ботинки. Элисабет причесывалась, поглядывая на меня.
Я посмотрел в окно. Лило как из ведра. Спросил:
— Туда?
Элисабет долго провела по волосам щеткой и кивнула:
— Туда. Жди на трамвайной
