Охотники за скальпами. Тропа войны. Дочь черного доктора. - Майн Рид
— Так она здесь, — сказала другая.
— Где? Где? — спрашивал, задыхаясь, отец.
— Я ее видела сегодня утром, совсем недавно, ну, перед самым вашим приходом, — сказала опять первая.
— А я видела, он куда-то уводил ее, — вмешалась в разговор третья, указывая на старого индейца. — Он, наверное, спрятал ее, скорее всего, в Estufa, я думаю.
— Где же это? Что такое Estufa?
— Это то место, где горит священный огонь. Там старик готовит свои лекарства.
— Да где же это? Проводите меня туда!
— Дороги мы не знаем. О, это ужасное место… Там и людей сжигают… Только старый жрец это знает, кроме него туда никого не впускают. Как мы можем знать, где оно? Но, наверное, где-нибудь здесь же, в доме, где-нибудь в подземелье.
Вдруг Сегэна поразила новая мысль, от которой он на минуту оцепенел: что, если дочь его в опасности? Что, если она уже умерла или ее ждет страшная опасность, смерть?
С лица старого предводителя, жреца и врачевателя не сходило выражение угрюмой злобы и упорной решимости — скорее умереть, чем выдать девушку, — и в невыразимой тревоге за свое дитя Сегэн бросился вторично вверх по лестнице.
За ним снова последовало несколько охотников; едва очутившись наверху, он подбежал к старику и, не помня себя, вцепился в его длинные волосы.
— Веди меня к ней! — крикнул он громовым голосом. — Веди меня к королеве, слышишь?! Она — моя дочь!
— Королева… ваша дочь? — пробормотал испуганно старик. Он понял теперь, что без жестокой борьбы этот человек не откажется от своих поисков и, трепеща за свою жизнь, прибегнул к своему испытанному средству: искусной лжи. И, овладев собою, он заговорил деланно спокойным и уверенным тоном: — Нет, белый господин, вы ошибаетесь: это не ваша дочь. Королева — из нашего племени, она дочь солнца; ее отцом был один из навахских предводителей.
— Не искушай меня дольше, презренный! — яростно крикнул Сегэн. — И знай, злодей, что если моей дочери будет причинено малейшее зло, — всех вас ждет неслыханная, страшная месть! Во всем городе твоем я не оставлю в живых ни одной души, и сам ты погибнешь позорной смертью! Ступай вперед, веди меня в подземелье!
— В подземелье! В подземелье! — раздался грозный гул нескольких голосов. Сильные руки схватили индейца за одежду, за длинные вьющиеся волосы.
Старик перестал сопротивляться; мрачные лица доведенных до крайности врагов яснее слов говорили о том, что дальнейшее колебание неминуемо стоило бы ему жизни. И он покорно пошел, ведя за собой охотников, все еще не выпускавших из предосторожности его одежду и волосы из рук, и спустился в подвальный этаж здания храма.
Спустившись с лестницы и приподняв тяжелую завесу над дверью из бизоньих шкур, они пошли длинным коридором, шедшим покато все глубже, пока не вошли наконец в большое, тускло освещенное помещение. Все стены были увешаны шкурами диких зверей и их безобразными чучелами.
То там, то сям скалили зубы головы бурого медведя, белого бизона, пантеры, алчного волка. Между развешанными рогами дикого барана и бизона стояли группы уродливых изображений богов, грубо вырезанные неумелой рукою жреца из дерева или вылепленные из красной глины.
В середине помещения горело на каменном жертвеннике небольшое синее пламя. Это был тот священный огонь, который был впервые зажжен в честь верховного божества, быть может, целые столетия тому назад, и с тех пор должен поддерживаться вечно, пока не вымрет (как предсказывают некоторые) все племя навахо.
Не останавливаясь перед всем этим и даже не заметив, что Сегэн отсюда вышел куда-то, охотники тщательно осматривали и обыскивали все углы.
— Где же Сегэн? Куда он девался? — послышалось вдруг чье-то восклицание.
В тот же миг до охотников донесся какой-то крик. Это женский крик! И чьи-то мужские голоса…
Охотники бросились туда, откуда слышались голоса, сбрасывая на бегу заграждавшие им дорогу висевшие всюду шкуры, — и наконец увидели Сегэна. Он держал в объятиях красивую девушку в пестром, украшенном золотыми безделушками и перьями наряде.
Она кричала и билась в его руках, отталкивая его и стараясь вырваться, но Сегэн удерживал ее, плотно обняв и стараясь отвернуть с ее левой руки рукав оленьей кожи.
— Это она, она! — закричал он наконец дрожащим голосом, увидев на ее обнажившейся руке родинку повыше локтя. — Благодарю тебя, Боже, это она! Адель, моя Адель, узнаешь ли ты меня? Я — отец твой!
Но девушка не переставала кричать. Рванувшись изо всех сил, она оттолкнула Сегэна, простерла руки к старому индейцу и умоляла защитить ее.
Не обращая внимания на все мольбы Сегэна и его ласковые слова, она бросилась на колени перед стариком, обнимая его колени и прижимаясь к ним.
— О Боже, она не узнает меня! Дитя мое! Оставив испанский язык, он заговорил по-индейски, убеждая и умоляя ее:
— Адель, дорогая, дитя мое, я твой отец!
— Ты? Ты — мой отец?! Все белые — враги наши! Прочь, прочь от меня! Не прикасайся ко мне! Мой отец был великий военачальник, он умер. Солнце теперь мой отец, я — дочь Монтесумы. Я — королева навахо!
При этих словах в душе ее как будто произошла какая-то перемена. Она поднялась с пола, на котором стояла на коленях, пугливо пряча лицо, сразу перестала кричать и, гордо выпрямившись, решительно подняла на незнакомца свое прекрасное лицо.
— О моя Адель! — снова выговорил еще Сегэн. — Взгляни же на меня, неужели ты совсем, совсем не помнишь меня? Посмотри, вот твоя мать, дитя мое, взгляни на портрет своей мамы. Неужели и маму не узнаешь, не помнишь?
Он вынул маленький поясной портрет, писанный пастелью, и держал его перед глазами девушки. Она с большим вниманием вглядывалась в него, но заинтересовалась им только как диковинной вещью
