Безутешная плоть - Цици Дангарембга
Хотя старуха и не подозревает, от ее приступов наивного великодушия ты получаешь вполне реальное наследство. Повторяясь, они постепенно убеждают тебя в том, что у тебя внутри таится забытая драгоценность. Правда, усилиям вытащить на свет божий эти самые стоящие крохи личности мешает какая-то дрянная субстанция, содержащая больше пустоты, чем у тебя хватает духу вспомнить, и которую можно смыть только новыми потоками, текущими по щекам. Ты раздражаешь санитаров, которым приходится часто менять тебе рубашку. Наконец они заставляют тебя носить с собой полотенце, которое ты забываешь, переходя на другое место, и они вынуждены за тобой ухаживать.
Однажды, когда состояние улучшается настолько, что больничную одежду тебе меняют на твою собственную, рядом оказываются два человека.
– Это мы. Как ты, Тамбудзай? Ты нас не помнишь? – строго спрашивает один из них.
Несмотря на грубоватый тон, ты чувствуешь тревогу женщины.
Наступает молчание, и тихие, одновременные вздохи говорят тебе, что женщины обменялись взглядами.
– Попробуй, – просит тот же голос. – Подумай! Это я, тетя Люсия. А со мной Кири.
Как раз думать ты хочешь меньше всего и обижаешься на посетительниц с их притворными голосами, какими они задают неприятные вопросы, на которые ты не можешь и не хочешь искать ответы. Обескураженные, напуганные молчанием, несколько раз они, качая головами, уходят. Наконец, когда твое состояние еще не раз сбивает их с толку, они начинают шутить.
В день, когда они избирают такую тактику, практикантка сажает тебя в саду рядом со вдовой Райли. Она решила вас свести и, командуя, тоненько смеется растерянности вдовы Райли, а тебя называет «мурунгу»[21], ведь теперь ты дочь белой женщины. От такого обращения из тебя, разумеется, вытекают водопады слез. Практикантка грубо спрашивает, что ты себе позволяешь, и уходит, не скрывая, как ее все забавляет.
– Это опять мы! – начинает женщина с более громким голосом, когда приближаются часы посещений. – Только не говори мне, что ты ничего не ела и не спала, Тамбудзай. Такое ощущение, что, как мы ушли, ты тут так и сидишь.
Они пододвигают садовые стулья, по камням скрежещет металл. Наклонившись, они смотрят на тебя, тебя обдает жар их тел. Он становится сильнее после движения и увлекает тебя, как танец или песня. С ними третий человек.
– И что? Нам опять уйти? – как можно тише спрашивает громкая женщина. – Подождать еще несколько дней?
– Может, она спит? – интересуется ее спутница. – Все время спит. Вот так, с открытыми глазами. Я много чего видела, но такое, мм, такого я никогда не видела.
Новая женщина ахает и прерывает молчаливое наблюдение:
– Она умерла. Я хочу сказать, умирает!
– Когда умирают, так не плачут, – говорит первая. – Тогда дух занят совсем другим, ты тратишь все силы на то, чтобы уйти. В любом случае ты видишь ее в первый раз. А она такая всякий раз, как мы приходим. Если она и вернется домой, то не скоро.
Металл опять скрежещет по камням.
– Позовите сиделку, – громко настаивает третья. – Сиделка, сиделка, Тамбудзай не шевелится.
– Сядь, Ньяша, – велит вторая женщина, – не беспокой людей. Смерть выглядит не так. Ты разве не слышишь тетю Люсию?
– А разве с ней что-то случилось? – спрашивает вдова Райли. – Мне кажется, с моей дочерью Эди все в порядке. Она сидит так целый день, тихо, спокойно. Такая хорошая девочка, что приехала меня навестить.
Раздается стук, Ньяша опять плюхнулась на стул и что-то бормочет, успокаивая старуху. Через секунду тебе в лицо тычется платочек.
– Люсия, когда это было? – спрашивает Кристина, меняя тему. – Когда ты видела первый раз, чтобы глаза так смотрели? Разве не тогда, когда вокруг все было искорежено, разодрано, когда красное стало белым, белое красным и река вышла из берегов, а должна бы дальше струиться в теле нашей сестры?
Твои слезы текут быстрее. Женщина, утирающая их, меняет мокрый платочек на сухой.
– Ты права, Кири, – смягчается тетя Люсия, родственница по матке, младшая сестра твоей матери. – Да, мы видели, как наши сестры неотрывно смотрят в прошлое, как будто уже умерли, хотя на самом деле еще живы.
Кристина хрипло смеется.
– Значит, так, сестричка Ньяша, в следующий раз, когда увидишь плачущий труп, зови меня, я осмотрю. Если мы с моей сестрой Люсией чем и заслужили степень по философии, так тем, что понимаем, живое перед тобой тело или мертвое.
Разговор выводит их на территорию, куда они редко заходят. Им требуется несколько безмолвных минут, чтобы отключиться от полей, по щиколотку в обожженных до хрустящей корочки мужчинах, черных и маленьких, как младенцы; от детей, у которых из каждого отверстия ритмично хлещет красная кровь; от экскрементов мужчин, которые смотрят, как их дочери отрезают гениталии своим мужьям; от частей женских тел – алых украшений, покачивающихся на лесных ветвях. Ты слышишь щелчок замка, далекий всплеск в большом озере, куда упал небольшой предмет. Они говорят друг другу без слов, зная, что лгут:
– Нам больше не найти ключи. Мм, никогда.
С недовольным видом, что бывает редко, вдова Райли поднимается и, намереваясь вернуться в холл, ударяется о стеклянную дверь. Дверь должна быть открыта, но она закрыта. Старуха падает. Практикантка и Ньяша с разных сторон торопятся поднять ее.
– Смотрите, куда идете. Почему вы не смотрите? – ругается практикантка, пока вдова Райли извиняется за причиненное беспокойство.
– Уходим. – Тетя Люсия имеет в виду сразу много мест, откуда нужно уходить. – Мне нужно работать, Ньяша, нет времени тут сидеть. Оставим ее пока. Может, она не хочет, чтобы мы ее навещали. Когда промокнет настолько, что будет неудобно, проснется.
– Очень любезно с вашей стороны, что вы мне помогли, – благодарит вдова Райли, которую практикантка тащит в холл. – Куда вы меня ведете, дорогая?
