Парад планет - Евгений Филиппович Гуцало
Пока звено Мартохи работало на прополке грядок со свеклой, зверинец медленно везли за ними на машинах. А когда женщины уселись полудничать в лесопосадке, рядом с ними полудничал и зверинец. Ну, женщины ели хлеб с салом и луком, кто взял из дому вареники с вишнями и сыром, ел вареники с вишнями и сыром, пили молоко. А у зверинца свои харчи! Черного чубатого павиана, макаку-лапундера, гамадрила и гориллу кормили молодыми побегами растений, которые и не растут в Яблоневке, какими-то невиданными заморскими плодами, листьями, корой, клубнями, насекомыми, моллюсками, червяками, мелкими какими-то существами, которые жалобно пищали на зубах. Для амурского тигра и для льва резали овечек и баранчиков, в клетку белому медведю кинули живую рыбу и живехонького тюленя. Азиатский дикобраз лакомился корешками, плодами и клубнями. Хищному беркуту бросили серого зайчика — и куда тот зайчик только подевался!.. А всем этим пресмыкающимся — медноголовому щитоморднику, пестрому удаву, серому варану, амурскому полозу, среднеазиатской кобре — давали всяких мелких рептилий, птичек, невзрачных зверюшек. И эти гады не отказывались, ели с хорошим аппетитом, потому что, видно, считали, что заслужили все это от колхоза «Барвинок», раз их целый день показывали в поле для женского звена!
Конечно, ели за счет колхоза не только лев, тигр, слон, медведи, кондор, кубинский амазон, макака-лапундер или пресмыкающиеся, а и те, кто присматривал за ними. Аппетиты у смотрителей зверинца на свежем полевом воздухе так разыгрались, что куда против них кудрявым пеликанам, шлемоносным казуарам или стервятникам! Председатель колхоза Дым уж постарался для гостей, что вместе со своими зверями так вдохновили на труд звено свекловодов. Для тех, кто присматривал за пресмыкающимися, было вареное и пареное, соленое и маринованное, жареное и печеное, а про напитки и говорить нечего! Казалось бы, смотрители гадов и зверей пили на порядочном расстоянии от своих подопечных, это какой же градус был в тех напитках! Тот градус пробирал и на расстоянии, поэтому от одного лишь запаха захмелели филин, антилопа, красный ара, бородач-ягнятник. А китайский аллигатор от хмельных ароматов ошалел так, будто и в самом деле хлебнул белой, и заплакал настоящими крокодильими слезами. Обезьяна-гусар начала гусарить — безобразничать и верещать в своей клетке, кафрский буйвол затопал буйволиными ногами, словно пытался станцевать украинского гопака, конь Пржевальского долго и печально ржал. От хмеля, который носился в воздухе, все гады крепко уснули — и стройный удав, и медноголовый щитомордник, и слоновая черепаха, и вся-вся их компания. Вот чем обернулось гостеприимство благодарного колхозного правления!..
Мартоха так славно рассказывала про приезд зверинца на свекольное поле, так красочно описала уснувших гадов, что Хома вдруг тоже захмелел, у него тоже помутилось в голове, словно на минутку и он превратился в какого-нибудь гада — полоза или кобру.
— Вот видишь, как бывает, Хома, — говорила родная жена Мартоха, — кто-то пил сегодня в поле, а у амурского тигра должна болеть голова! Хорошо, человек завтра в городе найдет чем похмелиться, а что делать этой обезьяне-гусару, когда ее опять потянет погусарить?
— Или рыси? — произнес Хома. — Так, чтоб потом про нее в зоопарке все звери говорили, что рысь семь лет похмелялась, с похмелья и померла.
— Э-э, и правда, негде напиться двугорбому верблюду, так чтоб он и стежки не увидел спьяну.
— И не напьется бегемот, чтоб ему море было по колено.
Вот так искренне, по-человечески посочувствовав зверям, Хома с Мартохой вслух помечтали о таком дне, когда на уборку свеклы наведается в Яблоневку цирк — вот бы славно поработали колхозники, если бы прямо в поле перед ними выступали циркачи, да с такими номерами, каких до сих пор еще никто не видел! Или пусть бы приехал Эрмитаж — хоть и немного их, а нашлись бы любители в Яблоневке, которые захотели бы посмотреть Рембрандта, Веласкеса, Рафаэля или Тропинина. А насмотревшись шедевров, и в работе непременно бы оживились: может, в передовики по району и не вышли б, но и последних не пасли бы, это уж точно, потому что в магическом влиянии искусства на ударный труд сомневаться не приходится…
Вот так размечтались Хома с Мартохой, и хотя море их мечты казалось еще большим, чем настоящее, да из настоящего вода не годится, а из их моря мечты ох и вкусна водица — легко ею упиться…
Когда они наконец уснули, грибку-боровичку приснился крылатый Икар на колхозной ферме с вилами в руках. Крылатый Икар так исправно орудовал вилами возле навоза, что старший куда пошлют подумал не без зависти: «О, этот умелец возле речки не станет копать колодец, он про праздники не спрашивает и сорочки не латает. Такой и премии будет огребать, и дополнительную оплату, и фотоснимок его повесят на Доске почета». И грибок-боровичок во сне почувствовал, что у него за плечами свербит и чешется, из-под лопаток вырастают крылья, и вот-вот эти крылья поднимут его с кровати и унесут от родной жены…
А Мартохе снилась свекольная плантация за селом и разные звери. Они гуляли и резвились на воле — верблюды, лани, лоси, олени, кабаны, белые носороги, слоны. Они тянули к колхознице морды с умными и веселыми глазами, и голоса их будто бы складывались в песню: «Долго Хима юлила, пока хлопца обдурила… На свадьбе погуляем: дядько к маме сватается… Не женился — веселился, обженился — запечалился…» Вот так пели в Мартохином сне всякие заморские и незаморские звери, все про девиц и женихов, про ласки и таски, про ухаживание и сватанье, да и что ты с тех зверей возьмешь: они и лето просвистят в поле, и зимой работать не станут, пето-пето среди лета, придет зима — пусты закрома. Да не беда: какой-нибудь колхоз «Барвинок» их накормит…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
в которой старший куда пошлют знакомится с академиками Мастодонтовым-Рапальским, Ионой Исаевичем Короглы, Козаком-Мамарыго
