Алексей Писемский - В водовороте
Недоумевая, как и что предпринять, он решился подождать Миклакова, который вечером хотел прийти к нему на дачу и действительно пришел.
- Вот вы с Еленой говорили мне, - начал князь после первых же слов, чтобы я разные разности внушил княгине; я остерегся это сделать и теперь получил от нее письмо, каковое не угодно ли вам прочесть!
Князь подал Миклакову письмо княгини, которое тот внимательно прочел, и вслед за тем все лицо его приняло какое-то умиленное выражение.
- Какая, однако, отличнейшая женщина княгиня! - воскликнул он.
- Чем же? - спросил князь, хотя и догадался почти, что хочет сказать Миклаков.
- Добрейшая и чистейшая женщина, каких когда-либо я встречал, продолжал Миклаков. - Вы сколько лет женаты? - прибавил он князю.
- Десять лет! - отвечал тот.
- Шутка!.. И после того, что вы изволили творить против нее, она сохранила такую преданность к вам!.. Не умеете вы, сударь, ценить подобное сокровище, решительно не умеете!..
- Но Елена, я надеюсь, как женщина, никак не хуже княгини, - проговорил князь.
- Елена имеет совсем другие достоинства, - сказал Миклаков.
Друзья после этого замолчали на некоторое время.
- Как я предсказывал, так и вышло! - начал Миклаков, рассмеясь. - Вся эта история с бароном, от которой вы так волновались и бесились, оказалась сущим вздором.
- Если она даже вздор, - подхватил князь, - то все-таки это ставит меня в еще более щекотливое положение... Что я буду теперь отвечать на это письмо княгине?.. Обманывать ее каким-нибудь образом я не хочу; написать же ей все откровенно - жестоко!
- Зачем писать?.. На словах ей надобно объяснить, - возразил Миклаков.
- А на словах я не могу, потому что, как и испытал это раз, или наговорю ей каких-нибудь резкостей, чего вовсе не желаю, или сам расчувствуюсь очень.
- Так как же тут быть? - воскликнул Миклаков.
- Всего бы было удобнее... - продолжал князь, пожимая плечами, - если бы вы, по доброте вашей ко мне, взяли на себя это поручение.
- Какое поручение? - спросил Миклаков.
- Поручение объясниться с княгиней.
- Это с какой мне стати? - воскликнул Миклаков.
- С такой, что я ваш друг и просил вас о том...
- Но что же именно объяснять я ей буду? - говорил Миклаков, уже смеясь.
- Объяснять... - начал князь с некоторой расстановкой и обдумывая, чтобы она... разлюбила меня, потому что я не стою того, так как... изменил ей... и полюбил другую женщину!
- Э, нет!.. Этим ни одну женщину не заставишь разлюбить, а только заставишь больше ревновать, то есть больше еще измучишь ее. Чтобы женщина разлюбила мужчину, лучше всего ей доказать, что он дурак!
- Ну, докажите княгине, что я дурак; можно, полагаю, это?
- Можно! - отвечал совершенно серьезным тоном Миклаков. - Хорошо также ее уверить, что вы и подлец!
- Уверьте ее, что я и подлец! - подхватил князь.
Миклаков после этого помолчал немного, а потом присовокупил:
- Нечестно-то, в самом деле нечестно с ней поступили!
- Может быть, я не спорю против того; но как же, однако: вы беретесь, значит, и скажете ей?
- Да, пожалуй! - отвечал Миклаков.
- А когда именно?
- Когда хотите, мне все равно.
- Сегодня, например!.. Она теперь дома и сидит одна!..
- Нет, сегодня нельзя! - сказал наотрез Миклаков, взглянув при этом мельком на свои худые брюки и сапоги в заплатах.
- Отчего? - спросил князь, вовсе не подозревая, чтобы подобная причина могла останавливать Миклакова.
- Да оттого, - отвечал тот, - что я должен сообразить несколько и обдумать мое посольство!.. Завтра разве?
- Ну, завтра!.. В таком случае я пришлю за вами в Москву экипаж, сказал князь.
- Присылайте! - согласился Миклаков.
И, придя домой, сей озлобленный человек начал совершать странные над собой вещи: во-первых, еще вечером он сходил в баню, взял там ванну, выбрился, выстригся, потом, на другой день, едва только проснулся, как сейчас же принялся выбирать из своего небогатого запаса белья лучшую голландскую рубашку, затем вытащил давным-давно не надеваемые им лаковые сапоги. Касательно верхнего платья Миклаков затруднялся, что ему надеть: летняя визитка у него была новее черного сюртука, но зато из такого дешевого трико была сшита, что, конечно, каждый лавочник и каждый лакей имел такую; сюртук же хоть и сделан был из очень хорошего сукна, но зато сильно был ветх деньми. Миклаков все-таки решился лучше надеть сюртук, предварительно вычистив его самым старательным образом; когда, наконец, за ним приехал экипаж князя, то он, сев в него, несколько развалился и положил даже ногу на ногу: красивая открытая коляска, как известно, самого отъявленного философа может за: ставить позировать!.. Бойкие кони понесли. Миклакова в Останкино. Он всю дорогу думал о княгине и о предстоящем свидании с нею. Она еще и прежде того немного нравилась ему и казалась такой милой и такой чистенькой. В настоящие же минуты какое-то тайное предчувствие говорило ему, что он произведет довольно выгодное для себя впечатление на княгиню{161}. Приехав в Останкино и войдя в переднюю флигеля, занимаемого княгинею, Миклаков велел доложить о себе, и, когда лакей ушел исполнить его приказание, он заметно оставался в некотором волнении. Княгиню тоже удивило это посещение.
- Проси! - сказала она как-то беспокойно лакею.
Миклаков вошел.
Княгиня подала ему свою беленькую ручку.
- Вы, вероятно, у мужа были? - спросила она его.
- Нет, я не был у него сегодня, - отвечал Миклаков уже несколько и мрачно.
- А я полагала, что вы не застали его дома, - продолжала княгиня, все еще думавшая, что Миклаков приехал к князю.
- Я даже не заходил к нему, - отвечал тот.
Княгиня дальше не знала, что и говорить с Миклаковым, и только попросила его садиться и сама села.
Миклаков некоторое время вертел шляпою.
- Я, собственно, явился к вам... - начал он, немного запинаясь, - не от себя, а по поручению князя.
- От мужа? - спросила княгиня с испугом и вся краснея в лице.
- От него-с! - отвечал Миклаков. - Мы с князем весьма еще недолгое время знакомы, но некоторое сходство в понятиях и убеждениях сблизило нас, и так как мы оба твердо уверены, что большая часть пакостей и гадостей в жизни человеческой происходит оттого, что люди любят многое делать потихоньку и о многом хранят глубочайшую тайну, в силу этого мы после нескольких же свиданий и не стали иметь никаких друг от друга тайн.
Княгиня начала почти догадываться, что хочет этим сказать Миклаков, и это еще больше сконфузило ее. "Неужели же князь этому полузнакомому человеку рассказал что-нибудь?" - подумала она не без удивления.
- А в силу сего последнего обстоятельства, - продолжал Миклаков, - я и сделался невидимым участником ваших бесед семейных и пререканий.
Удивлению княгини пределов не стало.
- Признаюсь, я вовсе не желала бы, чтобы кто-нибудь был участником в наших семейных отношениях, - проговорила она.
Миклаков пожал на это плечами.
- Тут вам нечего ни желать, ни опасаться, потому что из всего этого, если не выйдет для вас некоторой пользы, то во всяком случае не будет никакого вреда: мне вчерашний день князь прочел ваше письмо к нему, которым вы просите его возвратить вам любовь его.
Княгиня окончательно запылала от стыда и смущения.
- И князь поручил мне сказать вам, - говорил Миклаков с какой-то даже жестокостью, - что как он ни дорожит вашим спокойствием, счастием, но возвратиться к прежнему чувству к вам он не может, потому что питает пылкую и нежную страсть к другой женщине!
Княгиня при этих словах из пылающей сделалась бледною.
- С недобрыми же и нехорошими вестями пришли вы ко мне! - проговорила она.
- Что делать! - произнес в свою очередь невеселым голосом Миклаков. Но мне хотелось бы, - прибавил он с некоторою улыбкою, - не только что вестником вашим быть, но и врачом вашим душевным: помочь и пособить вам сколько-нибудь.
- Нет, мне никто и ничем не может пособить! - произнесла княгиня, и слезы полились по ее нежным щечкам.
- Будто?.. Будто печаль ваша уж так велика? - спросил с участием Миклаков.
- Очень велика! - отвечала ему княгиня.
- Гм!.. - произнес Миклаков и после того, помолчав некоторое время и как бы собравшись с мыслями, начал. - Вот видите-с, на свете очень много бывает несчастных любвей для мужчин и для женщин; но, благодаря бога, люди от этого не умирают и много-много разве, что с ума от того на время спятят.
- А это бывает же? - спросила княгиня.
- Бывает-с это! - отвечал ей Миклаков торопливо. - И, по-моему, лучшее от того лекарство - самолюбие; всякий должен при этом вспомнить, что неужели он все свое человеческое достоинство поставит в зависимость от капризной воли какого-нибудь господина или госпожи. Нас разлюбили, ну и прекрасно: и мы разлюбим!
- Хорошо, разлюбим; а как не разлюбляется? - возразила княгиня.
- Что за вздор: не разлюбляется! - воскликнул Миклаков. - Для этого, мне кажется, стоит только повнимательнее и построже вглядеться в тот предмет, который нас пленяет - и кончено!.. Что вам, например, по преимуществу нравится в князе?
