Шломо Вульф - Убежище
"Не бери в голову, Феликс, - говорю. - Я сама бы этого кобеля придушила, будь на то моя воля. Такой же блядун, как и его хозяин. Но я у них обоих, увы, всего лишь служанка." Он обалдел сначала, что геверет так изъясняется по-русски, но потом пригляделся и всплеснул руками. Несчастный Бетховен воспринял это как долгожданное ответное чувство и стал на задние лапы, демонстрируя в воздухе, к какой именно близости он Феликса призывает. И что он нашел в этом довольно облезлом типе?
Так или иначе, Феликс проводил меня до самой виллы, причем впереди меня он идти не мог -- не знал куда -- а Бетховен, в результате, почти всю дорогу, даже по лестницам прошел задом наперед, поднимаясь на задние лапы и содрогаясь в эротических конвульсиях. Когда я его заперла в его комнате (большей, чем наша с мамой на Дровяной улице северной столицы великой державы!), он стал так выть и грызть дверь, что я впервые просто не знала, как его успокоить...
Никого дома не было, но я знала, что у хозяина есть какие-то таблетки, которые он как-то назвал "анти-виагра". Я рискнула растереть две таблетки и всыпать в сливки, которыми обычно поили Бетховена. Монстр вылакал все, какое-то время еще лез со своим языком и масляными глазами к сидящему в кресле Феликсу, но потом стало еще хуже. Кобель вдруг озверел и возненавидел предмет своего надавнего обожания. Шерсть на его загривке встала дыбом, он смотрел на Феликса налитыми кровью глазами, неистово рычал и лаял. У него даже красная пена выступила на морде. Такого балованный с рождения пес вообще не умел, и я не на шутку препугалась: сейчас вызовут скорую, возьмут анализ желудочного сока, и я, в лучшем случае, вылечу с довольно прибыльного рабочего места. Вечно этот Феликс мне карьеру ломает!
Пришлось лечить подобное подобным.
Я налила ему еще сливок с хозяйкиным снотворным. Он и это шумно вылакал, утробно рыча и вращая на Феликса белками, а потом откинул свои лапы и захрапел, вздрагивая и совершая непристойные движения во сне. Что-то все-таки в этом Ильиче есть, подумала я... Бессловесная тварь и то чует!
***
Кстати о декорациях этой сцены. О, таких у меня еще не было! Что там хоромы Арнольдыча с его Казимировной! Это как если бы сравнить нашу с мамой комнату с домом Феликса в Севастополе. А то и круче, как стали говорить новые русские.
Вокруг нас с моей первой любовью был рай. В три этажа плюс цокольный с гаражом, тренажерным залом и сауной, с лужайками, на которых динамики стереосистемы были замаскированы под обычные камни. Тут же был и плавательный бассейн, где я как-то спасала микролюбовницу моего хозяина.
Как только хозяйка с дочерми умотала в Швейцарию кататься на санках, пузатый гиперсексуал откуда-то вызвонил филиппинку-массажистку. От его жирной волосатой плоти азиатка сомлела прямо в воде, где он ее при мне имел, а этот идиот, точно как его Бетховен, все не мог остановиться. В конце концов, мне же пришлось за ней нырять, пока гигант национального секса бился на берегу в истерике и рвал что-то вокруг своей лысины. Потом я ей делала искусственное дыхание, к счастью, не до появления трупных пятен, как рекомнедовалось в советских инструкциях. Несчастное бесполое, на мой вкус, желтенькое существо размером с фаллос ее ухажера, раскрыло, наконец свои косые глазоньки и благодарно стало что-то лепетать мне на родном тихоокеанском наречии...
Но я отвлеклась в описании рая на земле, которым обладают в Израиле очень многие из умеющих делать дела и делишки. Зеркальное окно, в котором отражался сидящий в белом пластиковом кресле Феликс, было одновременно одной из откатных дверей, которые, в свою очередь, и составляли внешние стены первого этажа виллы. Мне эти сооружения мыть не доверяли -- приходила бригада окномоев. На втором этаже... Впрочем, это уже не декорации, а описывать кулисы этого театра мирных действий аборигенов -- никакого времени не хватит.
***
"Ты давно здесь, Тайка?" - сладко спросил мой незванный гость. Я была настроена миролюбиво и, выяснив, что он совсем свеженький, всего годик с небольшим, оле, на правах человека, приближающегося к тяжелому состоянию ватика, пригласила его к нам в гости. "С Диночкой?.. -- осторожно спросил он, дернув себя за одно ухо, а потом, помедлив, за второе. -- Или ты?.." "Естественно, с твоей семьей. Давайте в пять вечера в этот эрев-шабат." Я написала ему свой адрес, телефон и объяснила, как проехать. "Что ты, Танечка, проехать... У нас и денег-то на это нет. Мы пешком ходим. Продукты покупаем только на рынке, а все равно все съедает плата за квартиру... А работы мне в обозримом будущем даже и не предвидится. Я ведь последние пятнадцать лет был ученым секретарем нашего института, ничего в сущности не знаю и не умею. Из авторских -- только бывшее твое... А я в нем не очень разбираюсь. Дина окончила медицинский ульпан, но мест для врачей нет по всей стране. Живем на пособие про прожиточному минимуму и ужасно бедствуем."
***
Я даже погладила его по руке. Мы с Мишей как-то не гордились на каждом шагу, нашей съеденной здесь порцией дерьма и не радовались той же трапезе очередных соискателей рая на земле обетованной.
"Как твои дети?" -- спросила я осторожно. До меня доходили слухи о каком-то скандале, связанном с семьей Дашковских. Он помрачнел: "Гриша столько пережил после того случая (словно я знала, о чем там речь!), но хуже всех пришлось Диночке, она..." "Феликс, милый, не сейчас. Видишь, какой тут фронт работ? Придете, все обсудим. А пока, до свидания. Прости меня..." Он съежился и стал похож со своим нелепым галстуком на бездомного породистого пса в непогоду. "Конечно, конечно... Я все понимаю..." Он поплелся к выходу под богатырский храп Бетховена, сменяющийся иногда щенячим повизгиванием. Вдруг я вспомнила, что не спросила его координат.
"Феликс, - выскочила я на крыльцо. Он обернулся так резко, словно я выстрелила ему в спину. Безумная надежда осветила его лицо. -- Погоди. Ты же не сказал, где вы живете. Откуда вы к нам в субботу будете идти пешком?" "Мы?.. Мы на улице Сиркин." "А где это?" "На рынке." Я тут же представила эти трущобы для олим среди крыс и плесени. "Это очень далеко от нас. Феликс. Не ходите. Мы за вами заедем в четыре тридцать. Давай адрес и телефон." Он замялся и принялся дергать свои уши. "Не надо к нам заходить, - тихо сказал он. Я уже стояла рядом и то едва услышала. -- Мы сами к вам выйдем на повороте с рынка на нашу улицу, где..." "Я представляю. Хорошо." Мне вдруг стало так остро жаль его, что я неожиданно крепко расцеловала его в обе щеки, заросшие седой щетиной, заплакала и убежала на "свою" виллу. Он остался стоять, не шевелясь, опустив плечи и руки.
Господи, я же эту сцену уже видела! Я видела крупным планом это едва узнаваемое жуткое морщинистое лицо моего любимого с жалкой улыбкой и затравленным взором - на фоне вот этого райского сверкающего великолепия. Цыганка в Сосновке! Именно это она и показала мне тогда!
И еще он мне напомнил персонажа картины "Убежище", что прятался среди развалин в виде сплетенных над ним кирпичных рук...
З А Н А В Е С
А вот и исполнители главных ролей и массовка выходят к рампе -- на бис.
Мы с Мишей даже испугались, когда подъехали к пустынному в субботу рынку и увидели на углу, как нам показалось, целую толпу людей. Конечно, у нас был полугрузовой микроавтобус, но столько народу туда просто не могло поместиться. Впереди всех, высматривая нас из-за угла, стояли мои герои-любовники.
Приодевшийся, выбритый и вроде бы очень даже респектабельный Феликс был при неизменном галстуке, без которого я его видела разве что при наших с ним оргиях.
Рядом стоял похожий на парижского клошара экстравагантный старикан с военной выправкой, которого я узнала даже и в непотребном плаще до пят. Это был мой бравый отставной полковник морской пехоты. Не совсем понятно было только, почему он оказался по нашу сторону линии прекращения огня. Ему было самое место на другом, дамасском рынке. Старые друзья называется - не впустить к себе и не дать корзины абсорбции геройскому защитнику от проклятых сионистов...
За первым и вторым любовниками толпилось разное старичье.
Сияла благородными сединами Казимировна, ставшая, мне на удивление, совсем маленькой и худенькой. Зато как она вся лучилась от откуда-то возникшей на Святой Земле неземной любви к "этой"!.
Рядом с ней робко и застенчиво мне улыбалась такая же седенькая Диночка с темным, прямо каким-то негритянским лицом.
За ней робко жались друг к другу умный и рассудительный Семен Борисович со своей безобидной дражайшей. Оба просто скисали от невыразимого удовольствия меня, наконец, лицезреть.
Точно так же сияла от так и не растраченной любви ко мне людоедка Эллочка - под ручку с бескорыстным моим коллегой Геной Богуном, за которого она как-то по случаю вышла уже вне описанных событий.
Мишпаха, одним словом. Из спетой песни такого слова не выкинешь... В переводе на итальянский -- мафия. Обеззубленная эмиграцией, абсорбцией, интеграцией - в ласковых объятьях своей нации...
