Николай Гейнце - Самозванец
В глазах Дубянской засветилась радость.
— Я состою домашним врачом в одном очень уважаемом семействе и вспомнила теперь, что хозяйка не раз высказывала желание пригласить компаньонку для своей взрослой дочери.
— О, как я буду рада! Благодарю вас.
— В знак благодарности поправляйтесь… Выздоровление пациентки — лучшая награда для врача.
— Теперь я начну выздоравливать не по дням, а по часам.
— Дай Бог…
Зиновия Николаевна простилась с больной, обещав зайти на другой день.
Спускаясь с лестницы, она думала:
— Да, да, дом Селезневых будет для нее самым подходящим местом. Надо поместить ее именно туда.
По возвращении домой Ястребова рассказала мужу во всех подробностях о своем свидании с Савиным, а также о плане относительно своей пациентки.
— Знаешь, Леля, ведь он еще до сих пор не забыл Гранпа?
— Ну?
Зиновия Николаевна передала ему вопрос Николая Герасимовича и свой резкий ответ.
— Да, — задумчиво произнес Алексей Александрович, — не даром, видно, пословица молвится, что старая любовь не ржавеет…
По поводу же рекомендации Дубянской Селезневым, Ястребов, далеко не покровительствовавший филантропическим занятиям своей жены, только махнул рукой и заметил:
— Как знаешь, матушка!
IV
ПОДРУГА
Столоначальник одного из бесчисленных петербургских департаментов Семен Иванович Костин жил на 4-й улице Песков, местности, в описываемое нами время тихой и малолюдной, напоминающей уездный городок. Он занимал очень хорошенькую квартирку на втором этаже.
Жена его, Евдокия Петровна, была младшей сестрой Ирины Петровны Хлебниковой, но сходства между ними было очень мало, она не была так кротка, как Ирина Петровна, наоборот, вся ее фигура дышала гордостью и сознанием собственного достоинства. Она была полной владелицей своего дома и своего супруга.
Муж, жена и две девочки, восьми и семи лет, сидели в столовой за послеобеденным чаем.
Ольга Ивановна стояла между тем у окна и смотрела на пустынную улицу.
В руках ее было письмо, которое, по-видимому, и нагнало на нее грустное настроение.
— Бедная девочка скучает по дому, — заметила Евдокия Петровна. — Оно и понятно, дома она целый день была бы на воздухе, в лесу, а здесь — точно птичка в клетке.
— Ты ведь сама хотела, чтобы она приехала, — позволил себе заметить Семен Игнатьевич, — и, наверное, не желаешь отпустить ее.
— Конечно, я не желаю, чтобы она уезжала, но смотреть, как бедная девочка томится и грустит — больно!.. Она скучает, потому что не видит ничего, кроме домов нашей улицы, и никуда не может выйти… — добавила она тоном упрека по чьему-то адресу.
— Да оно и лучше, милая Дуня, что она не слишком много выходит. Совсем другой разговор, если бы ты была здорова и могла выходить вместе с ней.
— Она не видела бы ни одного деревца, — продолжала Евдокия Петровна, не обращая внимания на замечание своего мужа, — если бы я не свела ее на днях в Таврический сад. Таврический сад и лес в Отрадном! Да, тут никакого сравнения быть не может, но все же она увидела зелень, увидела голубое небо. Надо было видеть ее радость…
— Мне тоже жаль ее…
— Тебе жаль ее? Да не ты ли всегда первый против всякого развлечения!
— Из чего это ты заключаешь? Не из того ли, что я не отпустил ее гулять с барышней, с которой она на днях познакомилась?
— Именно!
— Но ведь мы ее совершенно не знаем. Она приходила несколько раз звать Ольгу гулять — вот и все.
— О, нет, она мне обо всем рассказывала. Очень милая барышня эта Софья Антоновна Левицкая.
— Кто же она?
— Ее родители были очень достаточные люди, она сирота, живет у своей тетки, полковницы Усовой, которая очень богата. Она убедительно просила отпускать к ним Олю. Сегодня у них семейный праздник. Надо же доставить девочке удовольствие. Пусть повеселится.
— Но ведь это так далеко… На Васильевском острове и, кроме того, насколько я знаю Олю, она не любит большого общества.
— Вот ты всегда так… Далеко! Что такое далеко? Они поедутна извозчике… Ведь не в лесу, в столице… Через нее и нам честь, а тебе все равно… Как на днях, когда приехала Матильда Францовна Руга, все из окошек повысунулись, чтобы на нее посмотреть, а ты стоял, как пень…
— Ее визит относился не к нам.
— Конечно, она приезжала к Оле, чтобы передать ей два билета в театр, но ведь я ее тетка, а ты мне муж, и она живет у нас. Жаль, что у Оли не было туалета, чтобы поехать с нею в театр.
— А я был очень рад этому… Мне было бы очень неудобно сидеть в первых рядах… Могло случиться, что мой директор сидел бы сзади меня. Нет, Дуня, лучше не в свои сани не садиться! Когда ты поправишься, я охотно возьму вас обеих в театр.
— Ты, кажется, сердишься, что знаменитая Матильда Руга так внимательна и так любит Олю.
— Если хочешь, да.
— Ты дурак.
— Ходят слухи, — продолжал муж, не обратив внимания на привычный для него эпитет со стороны супруги, — что эта певица ведет жизнь далеко не безупречную, и кто знает, что может случиться с Ольгой, если она будет бывать у нее.
В передней раздался звонок, и в комнату впорхнула молодая девушка.
Она приветливо поздоровалась с обоими супругами и бросилась обнимать Ольгу Ивановну.
— Как я рада, что застала вас! Вы не можете представить, как мне хотелось вас видеть.
Она еще раз обняла молодую девушку.
— Но что с вами, вы такая печальная? Случилось что-нибудь?..
— Оно и не удивительно, — пояснила Евдокия Петровна. — Мало того, что девушка скучает до смерти, ее еще срамят…
— Дуня! — остановил ее умоляющим тоном Семен Иванович.
— Значит, скучаете? — спросила Софья Антоновна Левицкая.
— Нет, не скучаю, Софья Антоновна.
— Это нехорошо… вы обещали бросить всякие церемонии и звать меня просто Софи, — перебила ее молодая девушка. — Итак, дальше, милая Оля.
— Ну хорошо, Софи!.. Меня расстроило это письмо…
— Печальные вести из дому? Может быть, там кто-нибудь болен?
— Боже избави от этого… Это письмо от моей подруги, Нади Алфимовой.
— Это дочь банкира?..
— Да… Я ее очень люблю и она меня также…
— Значит, она поверяет вам свои сердечные тайны?..
— Ну да.
— Несчастная любовь?
— Нет, отец выдает ее замуж за человека, которого она не любит…
— Должно быть, какой-нибудь титулованный голыш, которому нужно ее состояние?..
— Нет, человек этот очень богат, гораздо богаче Нади…
— Вероятно, он необразован, неуч, какой-нибудь купеческий сынок?..
— Нет, нет, — насколько я могу судить, у него прекрасные манеры и он отлично образован.
— Так он урод, или стар?..
Ольга Ивановна грустно улыбнулась.
— Ах, нет! — сказала она. — Он очень красивый молодой: человек. Я никогда не встречала мужчины более красивого, чем граф Вельский.
— Граф Вельский… — повторила Софья Антоновна.
— Вы его знаете? — спросила Ольга Ивановна упавшим голосом.
— Нет! — уверяла ее подруга.
Она покраснела, но не потому, что солгала, а потому, что вспомнила, как он видел недавно бегство ее подруги от полковницы Усовой.
— Я его не знаю! — повторила она. — Но судя по вашему описанию, его можно полюбить, даже не видя.
Ольга Ивановна задумчиво покачала головой.
— Говорят, он большой кутила!
— Что это значит? Он ухаживает за дамами?
— Да.
— Да разве это не его обязанность как кавалера?
— Он играет в карты!
— Играть в карты и на скачках — это благородные страсти. Что еще?
— Я больше ничего не знаю.
— Извините, но в таком случае ваша Алфимова совершенная дурочка. Быть может, она любит другого?
— В том-то и дело, что да…
— Это другое дело… Впрочем, и это дело поправимое…
— Как?
— Она может любить его после свадьбы…
Ольга Ивановна посмотрела на нее широко раскрытыми глазами.
Она не поняла ее.
— Как это так?
Они разговаривали, стоя у окна.
В эту самую минуту к ним подошла Евдокия Петровна.
— Идите в гостиную… Там удобнее… Вы ведь сегодня вечером останетесь у нас? — обратилась она к Левицкой.
— Нет, благодарю вас, никак не могу.
— Почему это?
— Сегодня день рождения моей кузины, и у нас соберется небольшое обшеетво… Тетя поручила мне просить вас отпустить к нам Олю.
Семен Иванович был готов восстать против этого желания, но, вспомнив слезы и «положение» жены, промолчал.
— Я со своей стороны ничего не имею против этого, только бы не сказали, что мы лезем не в свое общество…
— Но я вас очень прошу, Евдокия Петровна.
— Я предоставляю решить это моему мужу.
— Будут мужчины? — спросил Костин.
