Дмитрий Мамин-Сибиряк - Именинник
Такой разговор повторился, и Анна Ивановна убедилась, что эти рассуждения составляют только признак общего ненормального состояния. Сажину нужен был отдых и покой прежде всего, а потом все это пройдет. Прасковья Львовна замечала то же самое и торопила отъездом — куда? — это решительно все равно. Сажин не возражал против такого решения и соглашался на все. Он чувствовал себя несправедливо-счастливым и покорялся. Встречи и разговоры с Анной Ивановной попрежнему происходили у Глюкозовых. Она приходила сюда такая счастливая, ласковая и встречала Сажина таким покорным взглядом…
— Что это они какие странные? — спрашивал жену доктор Глюкозов, обративший, наконец, внимание на своих гостей.
— А кто их разберет… — уклончиво отвечала Прасковья Львовна, слишком занятая своими собственными делами, чтобы обращать еще внимание на мужа.
— Можно со стороны подумать, что они влюблены.
— Я этого не замечаю.
Впрочем, сомневавшегося доктора успокоил о. Евграф, который тоже ничего особенного не замечал, как и Прасковья Львовна.
Назначен был и день отъезда. Вида на жительство Куткевич жене не выдал, поэтому Сажин решил провести первое время у одного старого знакомого, который жил в Пятигорске, а там начать процесс. Это обстоятельство придало ему сил, как всякая борьба. О, он добьется своего, и Анна Ивановна будет свободна! Бодрое и хорошее настроение не оставляло его до последнего момента.
Накануне отъезда Окунев и Корольков сидели в кабинете Сажина за полночь и толковали о разных посторонних материях. Сажин говорил с оживлением настроил планы будущего. Пружинкин скромно слушал его, сидя в уголке, и тяжело вздыхал.
— Я уезжаю не надолго, самое большее на год, — повторял Сажин несколько раз с особенной уверенностью. — А потом обязательно вернусь сюда… Необходимо встряхнуться.
— Такие комбинации есть даже в механике, — философствовал Окунев, шагая по кабинету.
По плану отъезда Сажин и Анна Ивановна должны были явиться утром к Глюкозовым, где их уже будут ждать лошади. Прасковья Львовна почти не спала всю ночь, ожидая этого момента, и встала чуть свет. День выдался серенький, с накрапывавшим дождем — для отъезда примета хорошая. К восьми часам она испытывала лихорадку и для успокоения выпила даже рюмку коньяку. В девять ровно приехала Анна Ивановна, уходившая навсегда из родительского гнезда, в чем была.
— Где Павел Васильич? — кинулась к ней Прасковья Львовна.
— Я столько же знаю, как и вы…
— Однако это странно!..
Анна Ивановна присела в гостиной, не снимая шляпы и перчаток, а Прасковья Львовна послала какого-то больничного солдата к Сажину узнать, что и как. Но этого посланца предупредил Пружинкин, летевший в больницу на извозчике. На старике лица не было.
— Что случилось?..
Он не мог говорить от волнения и молча подал Анне Ивановне узенький конверт с запиской. Сажин писал:
«В последний раз простите меня, дорогая Аня… Схожу со сцены, потому что так нужно. Когда-нибудь вы поймете меня… Я там, откуда нет возврата. Ваш „именинник“».
Сажин в это утро застрелился. Он совсем был готов отправиться в путь и даже оделся по-дорожному, а потом присел к столу, написал записку и попросил Пружинкина свезти ее Анне Ивановне сейчас же. Когда Пружинкин надевал в передней калоши, в сажинском кабинете раздался роковой выстрел.
— Эх, Павел Васильич, Павел Васильич, немножко бы подождать! — повторял несколько дней неутешный Пружинкин, оплакивавший своего патрона искренними слезами. — Эх, Павел Васильич…
* * *Через год избушка Пружинкина на Дрекольной улице была снесена, а на ее месте вырос небольшой полукаменный флигелек в три окна. В нижнем этаже поселился сам Пружинкин с глухой Антоновной и состарившимся Орликом, а сверху Анна Ивановна с Володиной — обе были преподавательницами в теребиловской школе. О. Евграф, навещавший «учительш», задумчиво замечал:
— Что же? Могий вместити да вместит!..
1888
Примечания
1
В здоровом теле — здоровый дух (латин: пословица). (Ред.).
