Василий Дворцов - Аз буки ведал
Филин весь выговорился и опал. Сошел с постамента, зябко сунул ладони под мышки. Из-под лохматых бровок неярко горели желтоватые огоньки. Но он теперь очень ласково заглядывал Глебу в глаза, очень. Совсем как родному. Даже несколько заискивающе - конечно, кто его к Беловодью-то проведет? К Арию? Он, он, Глебушка. Баба Таня другому-то Буратино-Аладдину не доверится. А без ее волшебного клубочка туда дорожки никому не отыскать. Да... А что дают взамен? Посвящение в элиту будущего мира? Ну как же! Как же, начинали-то разговор с красного диплома. Власть, власть дадут! И он не будет там какой-нибудь слепой кишкой в Великом Левиафане, нет! - он будет его глазом. Или пупом...
- Мне так хорошо сейчас было... Хорошо. Ты мне очень неожиданно раскрылся, ты даже сам не подозреваешь, какая у тебя судьба может быть. Может быть... Может и не быть. Но я постараюсь, постараюсь тебе помочь... Я могу это. И ты скоро многое сам сможешь, когда познаешь суть. Гносисединственная реальная сила, направленно меняющая мир... Но главное, нас с тобой теперь завязало. Так вот просто мы уже не расстанемся, я тебя не отпущу, уж не отпущу... Но, прости, у меня вот-вот занятия начнутся с детишками... Они у меня про четыре луны в себе все ищут. И находят. Удивительно ведь легко, если им технику медитации пораньше давать... Жаль, твоей дочки здесь нет, я бы и ее раскрыл...
Ага. Вот уж спасибо. Этого ей очень не хватало. Глебу нужно было срочно обмыться: кроме непреходящей боли в затылке, он как будто разом весь покрылся какой-то липкой, сальной грязью. И просто мучительно захотелось как можно скорее расстаться с Филиным, чтобы побыстрей пойти куда-нибудь окунуться.
- А еще... Там, около кухни, на берегу стоит двойная палатка. С трубой. Так это баня. Приходи-ка сегодня часиков в двенадцать ночи. Тогда все уже разойдутся, только свои останутся. Со своими мы и помоемся. Обязательно приходи... Обязательно, там только свои будут. Свои.
Филин отходил, продолжая оглядываться и улыбаться. Глеб тоже ему разок улыбнулся... И ужаснулся внутренней опустошенности: от внезапно охватившей анемии его руки и ноги отнялись. Он опустился к воде на коленях, зачерпнул полные бесчувственные ладони. Ни тепла, ни холода. Потом просто прилег на камни и погрузил лицо в упругие стерильные струи. Выдохнул, пуская щекочущие пузыри... Сердце колотилось жутко. Даже вода не успокаивала. Глеб встал, повернулся и... увидел давешнего крепыша. Так. Только этого и ждали...
Парень стоял поодаль. Переминался с ноги на ногу. Потом все же шагнул и, через шум реки, стал извиняться:
- Глеб, я хочу попросить у вас прощения! Я же не знал, кто вы! Если вы не заняты, мы вас приглашаем к себе в гости. Посидеть, поговорить. Немного перекусим.
Говорить сегодня уже невмоготу. Но нельзя ему было и отказать. Мир всегда всего дороже.
Глава четырнадцатая
Угощение было искренним. Человек двадцать, развалившись, как древние греки, на два ряда, уже лениво поглощали остатки привезенных из чемальского магазина продуктов - "...а надоела вся эта каша с лапшой!"- полупустые консервные банки просто изрыгали на свежий хвойный воздух запахи толстолобика в томате, тушеной свинины и подкрашенного зеленого горошка. Мелко изрезанный белый хлеб с "Рамой" и плавленым сыром, сосиски и яйца стол был неслыханно богат. Карамель и два арбуза были последним его излишеством... Председательствовал на собрании глава питерской монархической миссии Саша. Светло-русый, стриженный под полубокс, с круто закрученными вверх пышными усами, тридцатидевятилетний красавец, он словно сошел с офицерской фотокарточки конца девятнадцатого века. Немного выпуклые серые глаза его смотрели на мир почти не мигая... Открыв собрание своим командирским словом о почетном, возлежащем от него по правую руку дорогом госте - герое обороны "Белого дома" и соратнике уважаемого генерала, Саша все остальное время молчал. Говорили, по мере прохождения по кругам "братчины" - наливаемой и испиваемой ими подпольно от сухого устава всего лагеря деревянной литровой кружки с вином - все остальные. Вначале тостами, затем и просто так. В основном это была достаточно зеленая молодежь. Где-то с краю притулился и "обидчик" Глеба. Он только поглядывал, чувствовалось, что он здесь из самых младших по статусу. Ох и досталось ему, поди, от них, когда выяснилось, на кого он дернулся. Ничего, это урок второй: перед любым противоправным действием выясни, на кого нарываешься. Может, тогда свою обиду лучше съесть самому... Надо потом будет его ободрить, как третий урок... Урок терпения сильного.
Разговоры вертелись около династийных притязаний очень уж чернявого внучка покойного ныне Кирилла. Протестовали дружно - тут уж доставалось и самой "царице Цаце", и ее старшей сестре, жене наркома Берии, и Собчаку с младшим Бурбулисом - всем ее сопродвижникам. Спорили и о только что заявившем о себе Самозванце. Глеб всегда удивлялся этой, ну, что ли, неумираемости самых пустых и ненужных тем. Сколько же можно это все муссировать?
Темнело по-горному быстро: полчаса назад солнце зашло за правую гору, а слева уже небо было синим-синим, и лес вокруг темным-темным. И от речки чувствительно потянуло холодком. Послышались предложения о костре и о чае. Но тут вновь заговорил Саша. Он резко сел, отряхнулся:
- Так. Три человека остаются. Прибираются. Заготавливают все для огня. Но зажжем, когда вернемся. - Повернулся в сторону гостя, - Сегодня у нас маленькая заготовка. Пойдешь с нами? Дундуков попугаем.
- Кого?
- НЛОшников. Тарелочников.
Глеб вспомнил альпинистов. Их пугать напрасный труд. Те мужички смерти в глаза не раз заглядывали, они пацанов не забоятся. Один вожак чего только стоил. Металл.
- Нет. Альпинисты еще с белков не вернулись. А тут космисты и колдуны секцию свою ведут. Ну конечно, русских почти нет. И все только о мире, о добре, о пацифизме гуторят. Армия для них - самое главное зло. А владение оружием - это уж самый страшный грех. Боятся насилия над личностью. Своей, конечно. А что там кто-то будет слабого обижать - это не их заботы...
Они прошли вдоль реки до конца лагеря. Перелезли через веревку ограничения, стали подниматься в гору. Это было направление к кордону. Глеб поежился. И пошел поближе к Саше. Остальные двигались за ними в две колонны. Нет, впереди, шагах в двадцати, шел еще и разведчик. Порядочек. А вообще, это даже приятно. Так-то вот можно было бы смело и до Анюшкина дойти. В таком-то качестве. И количестве. А уж тот бы обрадовался! Он сразу бы вывел какую-нибудь все разрушающую теорьицу "О гибели личности, зажатой в самой себе посредством плотно окружающего ее коллектива". Или "О возрождении личности в этом самом коллективе через коллективное же подсознательное". Это для Анюшкина, в конечном счете, и неважно. А Глебу тут, внутри, было просто хорошо...
Колонна поднялась наверх. Здесь лесок кончался, обнажая большую, каменистую, поросшую редкими прутиками шиповника, выпуклую поляну. Саша поднял руку, все остановились. Потом быстро перестроились в две шеренги, выровнялись и немного раздвинулись на два-три метра друг от друга. Впереди, на вершине этой выпуклости, под уже высыпавшими в густой голубизне звездами ало полыхал большой костер. Около него широким кругом сидело человек двенадцать - пятнадцать мужчин и женщин. Ярко высвечивались лица и руки, белые фрагменты одежд. Они все чем-то были очень увлечены, спорили, рассыпались на несколько группок, перемешивались и снова рассыпались. Двое одинаково лысых и бородатых, черных и носатых, как грачи, мужчин в вязаных длиннорукавных свитерах стояли друг перед другом и, как петухи, размахивали рукавами. А вокруг теснились исключительно женщины. Или очень похожие на женщин... Отмашка - и из темноты на костер бесшумно набежали редкие цепи.
- Здорово, соратники!
От такого многоглоточного крика сидевшие около костра почитатели внеземного разума сыграли в "морская фигура, замри": двое споривших застыли со своими широко разлетевшимися в разные стороны рукавами, остальные, остекленев глазами, как стояли и сидели - так и замерли. В позах выражающих личное каждого отношение к предмету только что оборванного спора. Их можно было и пощупать... Разве что из объятий одной женщины выпала большая книга прямо в огонь. И она одна, на фоне общей недвижимости, нервно и мелко вздрагивая плечиками, пыталась незаметно для нападающих вытолкнуть ее носком ботинка из костра.
Саша, похоже, тоже держался где-то в стороне. И сразу от костра заигрывающе, торопливо и подобострастно закивали, нервно заприветствовали. Ну-ну. Что дальше?
- Позволите к вашему огню?
Еще бы нет!
- О да! Да!.. Конечно!.. Мы рады... Рассаживайтесь... Поместимся...
Так зачем же все это? Глеб нашел замершую в темном отстоянии фигуру и теперь неотрывно следил только за Сашей. А несколько человек бросились вытаскивать из огня и обдувать почерневшую по краю книгу. Аборигены ахали и охали, облегченно похихикивая и заглядывая на всякий случай в лица подошедших. И тоже - из темноты очень заметно - пытались разгадать: кем и зачем была проведена эта атака? А "хулиганы" продолжали давить:
