Глазами ребёнка. Антология русского рассказа второй половины ХХ века с пояснениями Олега Лекманова и Михаила Свердлова - Виктор Владимирович Голявкин
Уже в начале “Дома с башенкой” дежурная по станции, с одной стороны, ведёт себя не слишком приветливо и даже грубовато, однако, с другой, оказывает мальчику вполне реальную посильную помощь:
– Твои вещи? – спросила женщина в железнодорожной шинели.
– Мои, – ответил мальчик.
– А что в этом узле? – И ткнула ногой грязный, сплющенный узел.
– Мамины фетровые боты, – сказал мальчик, – и два ватных одеяла… И коричневый отрез…
Женщина не стала проверять, взяла узел и чемодан, а мальчик взял другой узел и чемодан, и они пошли к вокзалу.
Сходным образом проявляют себя медсестра в больнице:
Мальчик поднялся по ступенькам, вошёл в коридор и наткнулся на женщину в марлевой косынке.
– Ты куда, – сказала женщина и растопырила руки, – ты куда в пальто?.. Ты чего?..
Мальчик нырнул у неё под руками, толкнул стеклянную дверь и сразу увидел мать. Она лежала на кровати посреди палаты.
– Вот, – сказал он, – вот, вот…
– Что “вот”? – спросила женщина. – Чего “вот”?
Но мальчик держался за ручку двери и повторял:
– Вот, ну вот же…
Мать была острижена наголо, и глаза её, очень тёмные на жёлтом лице, смотрели на мальчика. Она была в сознании.
– Сын, – сказала она шёпотом.
И тогда мальчик заплакал.
– Ну, тише, – сказала женщина в косынке, – давай сюда пальто и подойди к матери.
и незнакомый мужчина на почте:
Почтовые окошки заслоняли чужие спины; куда бы мальчик ни подходил, он всюду натыкался на спины.
– Ты чего? – спросил какой-то мужчина. – Чего ты здесь путаешься?
– Мне телеграмму дать, – сказал мальчик и, вспомнив, что никогда в жизни не давал телеграмм, добавил: – Вы мне напишите телеграмму.
– Подожди, – сказал мужчина, – сядь, не путайся под ногами.
Мальчик присел на стул <…> Потом он посмотрел в окно и почувствовал беспокойство: начинало уже темнеть.
– Тётя, – сказал он женщине в платке, – напишите мне телеграмму.
– Какой нетерпеливый! – сказал мужчина. – Ну чего тебе? Какую телеграмму? – И взял телеграфный бланк.
– Мама заболела, лежит в больнице, – продиктовал мальчик, – дед, приезжай.
Мужчина и женщина посмотрели на мальчика.
– Ох, народ мучается, – вздохнула женщина, – ох, страдает народ…[35]
Ещё до того, как мальчик садится в эшелон, ему помогают или пытаются помочь встретившаяся на пути женщина:
– Где больница? – тихо спросил он. Женщина перестала кричать.
– Ты идёшь не в ту сторону, – сказала она, – перейди через площадь и садись на автобус.
случайный прохожий:
Потом он пошёл дальше, и какой-то прохожий показал ему больницу.
врач в больнице:
– Раздевайся, – сказал халат.
– Мне можно остаться? – спросил мальчик.
– Да… Мы вас вместе вылечим и поедете дальше.
– А разве я тоже больной? – спросил мальчик.
– Да, – нетерпеливо ответил халат: его звали в другую палату. – Сестра, положите его на эту койку. – Он показал на свободную койку в другом конце палаты и ушёл…
и всё та же больничная медсестра, которая сначала разрешает мальчику остаться в палате матери (“Я повешу твоё пальто в коридоре, – сердито сказала сестра и вышла из палаты”), потом кормит его:
– А кушать когда у вас дают?
– Вот ты зачем сюда пришёл, – сердито сказала сестра. – Ужин уже кончился…
Она ушла в глубину палаты и принесла стакан холодного чая и несколько галет.
– Бери… Мать не ела…
а после смерти матери выписывает мальчику справку, без которой его не посадили бы в эшелон, причём, когда герой рассказа забывает эту справку забрать, сама сует её мальчику в карман:
Она долго писала что-то на бумажке с лиловой печатью и спрашивала мальчика его имя и куда он едет.
– А в платье мы её похороним, – сказала она. – Распишись за вещи и деньги пересчитай.
Он не стал пересчитывать, расписался и пошёл к дверям. Сестра окликнула его и сунула в карман бумажку с лиловой печатью.
Однако мальчик после смерти матери останавливает выбор на единственном по-настоящему отвратительном персонаже рассказа, точнее говоря, на отвратительной паре – на персонаже в комплекте с его женой. Характерно, что этот выбор осуществляется не сознанием героя и даже не его инстинктом, а вполне случайным и “метонимическим” способом. Мальчику нравится запах, который исходит от кожаного пальто выбранного им “дяди”. При этом “дядя” уже при первом столкновении с мальчиком показывает себя во всей красе:
В толпе его прижали лицом к какому-то кожаному пальто, и пока их мотало вместе, мальчик успел привыкнуть к этому жёлтому пальто, а запах кожи он всегда любил.
– Дядя, – сказал он, когда их вытолкнули на свободное место, – закомпостируйте мне билет.
Дядя ничего не ответил, лишь мельком взглянул на мальчика, морщась, потирая ушибленный об угол локоть.
– Я уплачу, – сказал мальчик.
– Сопли утри, богач, – сказал дядя.
Он опять кинулся в толпу, а мальчик вспомнил, что вещи остались у женщины в железнодорожной шинели, и пошёл её искать.
Соответственно, выбрав “дядю” себе в новые поводыри, в эшелоне мальчик упорно встаёт на его сторону, не умея и не желая распознать, кто на самом деле виноват в то и дело вспыхивающих конфликтах “дяди” с окружающими людьми.
Такова сцена с дядей и несчастным, полусумасшедшим стариком (причём мальчик опять реагирует на внешнюю примету – старик смешно взмахивает руками):
…старик продолжал стоять, покачиваясь, часто моргая красными веками, и тогда дядя вскочил, взял его за воротник кофты и толкнул в глубину прохода. Мальчик рассмеялся, потому что старик смешно взмахнул руками, а пенсне его слетело и повисло на шнурочке, и подумал: “Хороший дядя, прогнал старика”.
Таковы эпизоды, описывающие противостояние “дяди” и едущего в эшелоне инвалида. Мальчика пугает “плохо выбритое лицо” инвалида, “дышавшее сквозь жёлтые зубы горячим, остро и неприятно пахнущим воздухом” (еще один внешний признак), и он бросается на помощь “дяде”, хотя инвалид отстаивает как раз интересы мальчика, требуя вернуть тому вещи, прибранные к рукам алчной “дядиной” женой:
– Гражданин, – сказал дядя уже построже, – освободите место. Здесь едет
