Разбитое зеркало - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Господи, – в тон старшине неверяще прошептал Горшков, – это же было случайное попадание…
– Случайное, – покорно повторил старшина.
– Может, их дома не было, может, снаряд не зацепил, пронесло, может, – с неожиданной надеждой проговорил старший лейтенант, – может, в штаб вызвали, или они на котлопункт отлучились? – Он оглянулся на онемевшего, безмолвно стоявшего Семёновского – бледность, натёкшая в лицо майора, не проходила. – А, старшина?
– Нет, – Охворостов отрицательно покачал головой, – чудес не бывает, товарищ старший лейтенант.
– Да, – голос у Горшкова вновь сбился, наполнился нездоровой сипотой, – чудеса – это только в сказках.
Старшина кивнул.
Земля около воронок, а в самих воронках ещё сильнее, – не только дымилась, от неё исходил колючий жар. Как от печи.
– Давай, старшина, за мной. – Старший лейтенант повёл головой в сторону двух больших груд мусора, оставшихся после справных хат: искать кого-либо в воронках было бесполезно, а в мусоре могут находиться живые люди. – Подтягивай сюда наших ребят, – скомандовал он старшине.
– Г-гады, сорвали день рождения, – прохрипел Охворостов зло, – такой праздник уничтожили!
– Теперь не до дня рождения, старшина, – проехали мимо.
Они проработали четыре часа, разворошили обе мусорные кучи, разобрали их по тряпкам и дощечкам. Нашли три мёртвых тела: в одной куче старика со старухой; старуха умерла с вязанием в руках – городила спицами толстые тёплые носки на зиму, так с носками в руках и погибла – задохнулась в плотном слое грязи и земли, старик умер более легко, быстро – в висок ему торцом ударила сорвавшаяся с притолоки доска, проломила кость; во второй покоился погибший мальчишка с синим лицом и изодранными в кровь руками…
Пока раскапывали кучи, старшина постоянно косил глазами в сторону воронки, хотя и не переставшей дымиться, но уже начавшей остывать, выпрямлялся, оборачивался, словно бы слышал за спиной чей-то голос, готов был вскинуться обрадованно, но вместо этого болезненно и горько опускал плечи – никто его не звал.
– Ах, землячка, землячка, – бормотал он едва слышно, – чего же ты наделала?
– Не майся, старшина, не гадай – вдруг жива, – сказал ему Горшков. – В штабе нам дадут точные сведения.
Утром в штабе им действительно дали точные сведения, но легче от них не стало – отделение связисток Аси Бульбы погибло полностью.
Вот тебе и драченики с мочениками…
Старший лейтенант вернулся к клуне. Имущество разведчиков было благополучно вытащено из-под останков клуни, сложено в сторонке, стоял там и рюкзак Горшкова, тщательно обметённый веничком-голячком.
– Спасибо, ребята, что раскопали, – сказал старший лейтенант, рассупонил рюкзак – вместо полевого «сидора» он пользовался обычным туристическим рюкзаком с ремешками, клапанами, застёжками и шнурками, достал из бокового кармана фляжку со спиртом – Горшков всегда держал спирт в загашнике, на всякий случай, – отвинтил алюминиевый колпачок, похожий на небольшой стакашек:
– Подходи, ребята, помянем девчонок.
Первым к командиру подошёл Охворостов, глянул старшему лейтенанту под сапоги, а там Пердунок сидит – сосредоточенный, печальный, с обвисшими усами, старшина нагнулся, сочувственно потрепал его по пыльной шкуре. Пердунок был, как человек, – всё понимал, на всё имел свою точку зрения, только говорить не мог.
Охворостов протянул командиру тёмную от времени алюминиевую кружку, на которой острием ножа было выковырнуто «О.Е.С.» – первые буквы фамилии, имени и отчества. Горшков налил старшине немного спирта.
– Подходи, ребята, – голос у старшего лейтенанта был ровен и глух, – не стесняйся, народ!
Пердунок постоял немного около командира, отметился, так сказать, и понуро поковылял в сторону. Отошёл метров на десять, покосился на разбитую клуню – отдыхать там было нельзя, – и со вздохом лёг на землю, покрытую толстым слоем пыли.
– Пусть земля будет девчонкам пухом, – угрюмо проговорил старшина.
– Воистину пухом – от девчонок ничего не осталось. Взрыв превратил их тела в воздух. – Довгялло вздохнул.
– Не по-русски это, – заметил Арсюха, скользнул глазами в сторону. – Русский человек должен иметь могилу. Иначе куда идти на поклон?
Арсюха был прав. Но война есть война, она сюжетов не выбирает, судьбы режет как хочет, ножом. Вдоль, поперёк – как придётся…
– Я думаю, на краю воронки мы должны соорудить могильный холмик и поставить таблички с фамилиями связисток: «Здесь лежат такие-то и такие-то…» Старшина, подбери дощечку получше, имена вырежем ножом – так надёжнее. Если сегодня сделать не успеем, сделаем завтра. – Горшков оглянулся на хозяйкин дом с полуразвороченной крышей: – А вот тётке Марфе надо будет помочь сегодня. Без крыши она пропадёт.
– А ночевать где будем, товарищ старший лейтенант? – Арсюха обеспокоенно скосил глаза к носу. – Клуня-то – тю-тю.
– Здесь же, во дворе, и переночуем. Лето. Ночи стоят тёплые.
– Может, куда-нибудь под крышу определимся?
– Вряд ли такую крышу мы сейчас найдём. Все дома заняты штабными…
Ночевать остались во дворе клуни – у продырявленной взрывной волной изгороди, на земле, расстелили плащ-палатку, нашли пару старых ватников, также кинули на землю и улеглись.
Ночь выдалась беспокойная – часа в два, в кромешной темени начал накрапывать мелкий нудный дождик, разбудил разведчиков.
Выручил Арсюха – приметил в соседнем дворе казённый брезент, оставленный ездовыми на сохранение, сбегал туда и уволок полотно. Если бы не накидка – вымокли бы все.
Арсюха вслепую свернул цигарку, запалил её и некоторое время стоял над спящими, будто охранял их, с шумом втягивал в себя вкусный дым табака, ловил глазами всплески, поднимающиеся над далёким горизонтом, на западе то ли безмолвный свет вражеских ракет, то ли зарницы – удивительное явление ночной природы, потом раздавил потухший чинарик каблуком и проворно нырнул под брезент.
Когда нащупал рукой «сидор», поправил его, чтобы голове было удобнее, он уже спал – все движения Арсюхины были машинальными, слепыми и в ту же пору, несмотря на слепость, – очень точными.
Утром старшина вытесал из лозинового ствола могильный кол, прибил к нему пятислойную фанеру, которую он добыл невесть где, старший лейтенант узнал в штабе фамилии погибших связисток и Охворостов аккуратно, по-школярски высунув язык от напряжения, вырезал эти фамилии на доске, потом подмазал их краской.
Краска была яркая, трофейная, синяя, текст видно издали, за двадцать шагов. И главное, сохла краска быстро, не в пример родной отечественной, – впиталась в фанерку, малость потускнела, но держалась прочно, не пачкалась.
– Вот так-то, девочки, – грустно произнёс Охворостов, отошёл от фанерки с задавленным вздохом. – Жить бы вам да жить… Э-эх! – он с силой рубанул ладонью воздух.
Вдвоём со старшим лейтенантом они сходили к страшной, продолжавшей остро пахнуть прелой кислятиной воронке, на закраине её установили кол с дощечкой, постояли немного с обнажёнными головами и вернулись к своим.
Придя к разбитой клуне, старшина несколько минут сидел оцепенело на охапке выброшенного наружу сена, вяло шевелил губами, словно бы ему не хватало воздуха – приходил в себя, потом поднялся со вздохом и начал из обломков дерева, в которую превратилась клуня, вытаскивать доски
