Прохождение тени - Ирина Николаевна Полянская
Трепещущие пальцы Коста перенеслись на подоконник — и мечтательное выражение сошло с его лица, точно после любимых мелодий он принялся за гаммы. Скучная тяжесть книги, сообщившей ему о себе тиснеными буквами, что она «Словарь музыкальных терминов», стопка нот с запахом библиотеки, прислоненный к стеклу пухлый отрывной календарь, на котором он не мог узнать, какое означено число какого года, пузырек с клеем — эти нейтральные предметы в своей сути как бы сращивали обе половины человечества, мужскую и женскую, все-таки их не примиряя, потому что примирение возможно лишь на пути взаимных уступок например, мужчины уступили женщинам переливчатые цвета тканей или цветочный дух косметики, — и все эти, теперь и его собственные, личные уступки женскому миру оборок и пудрениц глубоко тронули Коста.
Он бережно взял со спинки стула крепдешиновое платье, которое носила красивая, капризная, себялюбивая девушка, и она носила его как доспехи, сознавая степень своей прелести и защищенности, усиленной именно этим платьем. Но сейчас они разделились, платье и девушка: девушка где-то вдали, в другом платье была той же, спесивой и равнодушной, острой на язычок, а платье, оставленное без присмотра, было само откровение, как девушкина душа во сне — тихая, шелестящая, переливающаяся женственностью. Коста не надо было притворяться перед ним. Оно льнуло к его пальцам каждой своей пуговичкой, пояском, оборкой. Коста поднес его к лицу, как морскую воду в горстях, и тихо рассмеялся. Но тут в коридоре напористо зацокали каблучки, и он отбросил платье с такой стремительностью, точно оно могло ужалить его руки. Платье как в обмороке упало на стул, свесив обшитые оборкой рукава. А лицо Коста в ожидании человеческого, женского существа сделалось прежним — неприступным.
* * *
Коста принадлежал к числу людей, говорящих жизни «нет» прежде, чем она, собственно, успела им что-либо предложить. Ведь жизнь всегда сначала стремится человеку помочь, но для того, чтобы принять помощь, он должен чуть-чуть в себе потесниться, не заковывать себя в железные доспехи, потому что с момента рождения человеку только и делают, что помогают, и на этой естественной помощи покоится жизнь. А Коста было невозможно помочь по собственному почину, можно было только что-то сделать по его требованию — или не сделать, и то и другое он принимал внешне совершенно одинаково, и то и другое все глубже утверждало его в тяжелой мысли, что он выброшен кораблекрушением на берег, заселенный существами другой породы, и он не желал налаживать с ними контакт, старательно оберегая свое страдание. Он бросил вызов судьбе, ждавшей от него большего, чем человеческое смирение и особенное понимание жизни, и страшно было думать о том, что рано или поздно судьба примет его вызов. Коста был начитан, по всякому поводу сыпал цитатами или строчками стихов, и я видела, что он ждет от меня вопроса, откуда он все это знает, неужели так много книг переведено на подушечки пальцев... Наконец, рассердившись на него за эти свои сомнения, я задала ему этот вопрос, и он небрежно ответил, что вечерами ему, сменяя друг друга, читают мать и сестра.
— Им не трудно? — спросила я.
— Нет.
Этот короткий ответ почему-то задел меня.
— Помнится, у императрицы Анны Иоанновны четыре чтицы скончались от горловой чахотки.
Коста, как бы обрадованный моей отповедью, ответил:
— У нас в роду все славятся отменным здоровьем, — и тут же, уловив движение с моей стороны, жадно спросил: — Что, что ты хотела сказать?..
В комнату, где я жила, он всегда входил без стука, и всякий раз мне казалось, что он хочет услышать вопрос: почему ты не стучишься? Чтобы заставить нас молча проглотить его ответ: мол, даже если кто-то переодевается, он все равно никого не стеснит. Но никто не пошел ему в этом навстречу.
Как-то он заявился к нам и произнес, развалившись на стуле в своей любимой позе:
— Все говорят — Пруст, Пруст, а ты читала этого Марселя? Нет? Люся-библиотекарша сказала, что жуткое занудство, из чего я сделал вывод, что с этим автором следует внимательно ознакомиться... — И как фокусник, вытащил из-за борта своего прекрасного клетчатого пиджака книжку. — Давай вместе почитаем, — предложил он мне, и в его тоне не было и оттенка просьбы; почувствовав мою растерянность, снизошел: — Кстати, мне нравится твой голос.
— Прямо сейчас?
— А чего тянуть? Зачитай-ка мне для начала несколько абзацев с разных страниц, — сказал он и вытянулся на стуле, скрестив длинные ноги.
— Что ж, недаром Люсе это не пришлось по душе, — произнес он спустя четверть часа. — Прочитай, что там во вступительной статье.
— Спасибо, — минут через десять сказал он, — пожалуй, этот автор мне нравится.
— Мне тоже, Коста, но читать я тебе не буду, у меня от долгого словоговорения начинает болеть горло.
— Жаль, жаль, — небрежно ответил Коста, — ладно, мне Неля почитает, надеюсь, хотя ее голосом только мадам Занд читать...
Он часто старался обходиться без палочки — например, когда шел в столовую. Всегда шагал впереди остальных, герой, — он брал на себя первый шквал взглядов, обращенных в их сторону, он чувствовал, как блестящие тараканы чужих зрачков ползут по его лицу и лицам его братьев, они, эти взгляды, что с ним хотят, то и делают, но Коста был горд и шел впереди, а за ним, как однорукие лыжники, пробирающиеся сквозь пургу, шли со своими палочками Теймураз, Заур, Женя... Они брали со стола подносы и вставали в очередь за невидимой пищей. Теймураз находил пустой столик, подавальщица быстро протирала его и придвигала стулья. В тех случаях, когда
