Джекпот - Давид Иосифович Гай
Брайтон на глазах меняется. Русее т. Все меньше еврейских лиц и все больше славянских, да и кавказцев хватает. И женщин красивых прибавляется, опять же за счет приезжих из России и других городов и весей – украинских, белорусских, молдавских…
Кто нелегалом мыкается по уборкам и вынянчиванию чужих детей, кто грин-карту выиграл и вгрызается в жизнь чужую, кто вообще незнамо чем занимается, особенно бритые или наголо стриженные хлопцы в кожаных пиджаках, с плечами в косую сажень, крестами на демонстративно толстых золотых и серебряных цепях и оценивающим взглядом недобрым, от которого Костя, к примеру, успел отвыкнуть.
А в самом центре Брайтона выросли незаметно, за пару лет каких-нибудь, дорогущие, от полумиллиона и выше, светло-морковного колера кондоминиумы в шесть этажей, где опять же говорящие по-русски иммигранты в основном селятся. Огороженная, закрытая для посторонних территория с кортами, бассейнами, саунами. Многие продают прежнее жилье, чтоб у воды и пляжа жить, как на курорте. И не смущает их соседство с шумным, суетным, по-прежнему замусоренным Брайтоном. А цены начинают вверх ползти, модные бутики, не хуже манхэттенских, один за другим открываются – есть покупатели с деньгами.
Встречается Костя с Даней в самом начале бордвока, за «Шорфронтом», еврейским клубом Брайтона. Опаздывает на четверть часа – еле-еле находит парковку. Даня уже ждет. Редактор – малый остроумный, жадный до любых проявлений жизни, с таким не скучно. Москвич опять же. Редактирует огромную, неподъемную газету, реклама вперемежку с текстом. Выходит раз в неделю, что для Кости загадка: справиться с таким объемом не под силу обыкновенному человеку. А товарищ его справляется. И еще находит время посещать оперу, концерты, кино, просвещает далеко не всюду поспевающего Костю.
Редактор высок, одного роста с Костей, тонкокостный, с неразвитой мускулатурой. Близорук, в очках. Живет один, семья в Кливленде. Не было у Дани в той дыре никакого дела. А тут он – местная известность. Идет по бордвоку – раскланивается направо и налево, отвечает на приветствия фланирующей публики.
В Москве работал Даня репортером в известной газете, в советские времена самой читаемой. Писать приходилось обо всем на свете, от пуска линий метро и испытания новых самолетов до похорон членов политбюро и маршалов. Обожает Костя Данины байки, смачно рассказываемые, с матерком, коего дружок большой ценитель и знаток. Слушает Костя в оба уха еще и потому, что Данины маршруты московские прошли мимо него по касательной, не задев почти. Вроде одними улицами ходили, в одном кругу вращались, Даня – в журналистско-писательском, Костя, как ушел из шараги, – в киношном, однако Данино существование московское в корне отличалось от Костиного, было более веселым, разгульным, бесшабашным.
Судя по его рассказам, редкий день проходил без посещения творческого кабака. Имелись в виду рестораны творческих союзов, самые дешевые по тем временам в Москве и с лучшей кухней. Иногда в Домжур заскакивал с друзьями еще днем, пивка попить, а вечером – продолжение, в этом ли ресторане, в кафе ли Дома литераторов, в Доме актера, в «Балалайке» ли, как окрестили ресторан Дома композиторов. Эту шатию-братию везде знали и принимали, не было денег – официантки в долговую книгу записывали. Помимо кабаков, были и еще укромные местечки для выпивки типа «парткабинета» – кафе на втором этаже гостиницы «Центральная» на улице Горького. Сюда приносить можно было водку из магазина, аккуратно конечно, и в этом была главная ценность скромного заведения. В «парткабинет» стекались к вечеру ребята из «Труда», «Известий», ТАСС, «Вечерки», и начиналась тихая пьянка с бесконечными разговорами о произволе редакторов, глупости цензоров, низких гонорарах, всяческих интригах, вакансиях в той или иной редакции и бог знает еще о чем. Это была часть – и важнейшая – тогдашней московской бытовой культуры, напрочь, как считает Даня, сейчас утерянной. На смену пришла новая традиция – нагло-показушные тусовки с нарочитой демонстрацией сытости и богатства.
При таком времяпрепровождении запросто можно было спиться, потеряться, сойти с круга. Даня счастливо, в отличие от многих, избежал этого. Спасали книги, которые он писал и с завидным постоянством издавал. Откуда только брал силы и время… По словам Дани, работал он все выходные и отпуска. Это и был его резерв. Документалистика перемежалась с сочинением прозы, с каждым разом все более успешным. Оценка сия, понятно, исходила не от Дани – Костя перечитал все полтора десятка его книжек и пришел к такому выводу сам. В эмиграции Даня долго ничего не писал – не до того, надо было выживать. Потом вдруг разразился романом, от первого лица написанным, совершенно чумовым, по его собственному определению, предельно, даже запредельно откровенным, исповедальным. Костя прочитал в числе первых и позавидовал: как здорово Дане удалось аромат и вкус времени передать, в котором жили мы в той стране, какая густота и насыщенность событий одной жизни, сколько трагических изломов, включая любовь… Роман вышел в России маленьким тиражом. Споспешествовал изданию по собственной инициативе, без каких-либо просьб Даниных, давнишний его друг и коллега Натан, которого, по его уверениям, Даня учил держать в руках перо (Даня же считает свой вклад в становление журналистского мастерства друга более чем скромным). Как бы то ни было, ученик Дани, давно уже живущий в Нью-Йорке и успешно бизнесом занимающийся, принял в романе самое горячее участие.
Меряют Костя и редактор длинными быстрыми шагами (оба – фитили) деревянный настил, ведет бордвок их мимо ресторана «Татьяна», забитого посетителями, со столиками под тентами, с запахами пива и рыбных вкусностей; ведет к аттракционам и местному бейсбольному стадиону; кончается спокойный русский район с чинно гуляющими и сидящими на скамейках пожилыми парами, попадают они в иной мир – бьющего по мозгам афроамериканского рэпа и жгучих, как мексиканская приправа, ритмов латинос, никаких тебе ресторанов – только хот-доги и пицца, одни едят, другие приплясывают, третьи и едят, и пляшут. Это уже не Брайтон, справа дома для бедняков
