Жук золотой - Александр Иванович Куприянов
Одним из первых русских, пришедших на Вайду, был православный священник-миссионер Иннокентий. Так писал дед Митяй.
Местный шаман, которого по одной версии звали Фунтиком, по другой – Итызаном, объяснил сородичам, что в пришедшей беде виноват русский поп. Он принес в стойбище белую воду – молоко. А белая вода позвала за собой в гости такой же белый лед…
Тут, как на грех, умер ребенок – маленькая девочка. Шаман объяснил: гилячка-младенец умерла от того, что мать ее поила коровьим молоком. Пить молоко гилякам никакой возможности нет. Они должны пить свежую медвежью кровь, когда убивают молодого медведя на своем весеннем празднике, и есть сырую рыбу. Приправляя ее нерпичьим жиром и посыпая диким луком. Или – черемшой. Лучше всего – без соли.
Все-таки, если верить Митяю, Фунтик не полюбил пришельца в рясе.
Своего конкурента.
Разгневанные нивхи сбросили попа Иннокентия в свинцовые воды Амура с обрыва. Позже мыс назвали мысом Убиенного, а поселение русских – Иннокентьевкой. Шамана, по распоряжению городского урядника, из стойбища Вайды выгнали. Просто отселили в безлюдные места.
Я внимательно изучил лоцию Нижнего Амура, доставшуюся мне в наследство от отца, и у деревни Иннокентьевки обнаружил мыс Убиенного. В школе с нами учился Валерка Фунтик. Он с отцом, стариком нивхом – коса на затылке, жил за Шпилем, той самой скалой, у которой мы жгли костры, купались и ловили касаток.
Все нивхские дети по-прежнему жили на Вайде, или – в интернате, а Фунтики – в трех километрах от людей. Каждый день Валерка ходил на занятия в школу по льду Амура. А осенью и весной по тропе, бегущей со Шпиля в деревню. Получалось, что дед Митяй Исаев знал историческую правду. А отец Валерки был сыном того самого зловредного шамана Фунтика. Или – Итызана?
Я спросил деда Митяя:
– А Фунтик?! Почему именно Фунтик? У нивхов другие фамилии – Лотак, Пензгун, Кевин…
Митяй усмехнулся:
– Фунтик – еще куда ни шло! На Петровской косе, в заливе Счастья, живет гиляк по фамилии Чурка!
– А что он там делает, Чурка?
Дед строго посмотрел на меня:
– Он там охраняет то, что осталось от экспедиции адмирала Невельского!
Я подумал: «Уж не мичманом ли в той экспедиции служил сам дед Митяй?»
Исаевская версия происхождения странных фамилий нивхов была такой. Приехал из Николаевска урядник, с помощником-писарем. Нужно было переписать местное население Иннокентьевки и Вайды. К столу, установленному на галечной косе, один за другим подходили нивхи. Некоторые из них почти не говорили по-русски. Урядник спрашивал: «Как фамилия?» Абориген, сняв шляпу и низко кланяясь, начинал чего-то бормотать. «Да какая у него фамилия, – усмехался похмельный писарь, – чурка – он и есть чурка, ваше высокородие!» «Запиши – Чурка!» – командовал урядник, принимая от пожилого гиляка в дар туесок с красной икрой.
А Фунтик получил фамилию-кличку от своего умения торговаться с местными купцами. В основном торговали тогда китайцы. Развес муки, пшена, табака и сухарей шел на фунты.
Несколько лет спустя я побывал на Петровской косе и с Чуркой познакомился. Он действительно присматривал за тем, что осталось от стоянки знаменитого адмирала и его людей, которые шли встречь солнца. Да почти что ничего уже и не осталось. В памятный знак, установленный на пригорке, пьяные охотники стреляли из ружей. Чурка в одиночку не мог справиться с местными хулиганами, прямыми наследниками исторических завоеваний прославленного амурского адмирала.
С дедом Митяем у нас вышел тогда идеологический спор. Не случайно, оказывается, он строго смотрел на меня своими голубыми, с отблеском стали, глазами. И говорил о том, что Чурка охраняет остатки первой русской экспедиции.
По Исаеву выходило, что с приходом русских на Нижний Амур нивхи ничего, кроме бед, не получили. Повальное пьянство, туберкулез и сифилис. Вместо теплых и привычных шкур для обуви и одежды – резина, телогрейки и брезентуха.
По версии деда Митяя, русские первопроходцы были не благородными путешественниками, принесшими в дикие края свет и разум, а явились они настоящими захватчиками и конкистадорами. Нивхов поработили, развратили и привели к вырождению. Похожую мысль неоднократно в спорах со мной высказывал и Лупейкин. Насколько я помню, с дедом Митяем они не дружили.
Страшных примеров жестокости, грабежа и истребления туземцев, которыми, как известно, отличались испанские захватчики – участники походов XV–XVI веков в Америку, их и называли конкистадорами, с пылу, что называется, с жару дед привести не мог. Не обладал научным методом исторического параллелизма. К тому же американские индейцы, здесь наши мнения сходились, были загнаны в резервации. А нижнеамурские и сахалинские нивхи по-прежнему жили в своих стойбищах, рядом с русскими деревнями. И пользовались общими благами цивилизации. Стойбищами их деревеньки называть уже было нельзя.
Особенно меня впечатлил житейский пример деда Митяя про шкуры, резиновые сапоги и брезентуху.
Маленькие гилячата, привезенные из стойбищ в наш интернат, не могли спать на белых простынях. Ночью они сползали с постелей и, свернувшись калачиком, устраивались под кроватями на телогрейках и пальтишках. Чистая материя пододеяльников и простыней раздражала их кожу. До красной сыпи на животах, до прыщиков на спинах.
Но что такое прыщики по сравнению с аэросанями, гидрокатерами, глиссерами и вездеходами, которыми мы, русские, заменили на Амуре допотопные нартовые упряжки и гиляцких собак?! В начале тридцатых, сообщал дед Митяй в своей рукописи, состоялся партийный пленум Нижнеамурского обкома ВКП(б) – об искоренении собаководства как пережитка царизма. Глиссеры с лопастями на корме бороздили амурские протоки. Вездеходы топтали ржавую весной и осенью тундру.
Я чуть не задохнулся:
– Да мы! Да мы… Да мы их из феодализма – сразу в социализм! Минуя формацию…
Все-таки уроки истории в исполнении Ивана Марковича Поликутина сделали свое дело. К тому же я стал комсомольцем. Я же не знал тогда, что капитализм – не такая уж и плохая формация!
Дед Митяй глянул на меня холодно:
– А ты в деда пошел. Тот еще был, большевичок…
Что-то между ними, однако – любимое нивхами словечко, было, мне не доступное.
Но тетради для ознакомления он оставил мне.
Первой на нерест в Амур идет горбуша.
Фунтик, высокий и сухощавый старик с косой, посадил нас с Валеркой на корму «гилячки» – длинной плоскодонной лодки, предназначенной как для рыбалки, так и для перевозки грузов. Сам сел на весла.
Вышли на первый замет. Чуть ниже скалы Шпиль, где в густых зарослях черемухи стоял домик семьи Фунтиков. Тетрадок деда Митяя к тому времени я уже начитался, потому и спросил Валерку:
– А
