Семь дней в июне - Тиа Уильямс
Ева нервничала, но в присутствии Шейна чувствовала себя на удивление спокойно. Немногочисленная толпа на ступеньках излучала заразительное спокойствие безмятежного дня: кормящая мама, выгуливающая собаку девица, загорающая с четырьмя йорками, пожилая пара, потягивающая лимонад. Ева и Шейн выбрали место и беззаботно начали нерешительную светскую беседу. О погоде. О продаже книг. О втором сезоне «Атланты»[86].
Вскоре, воспользовавшись перерывом в бесконечной бессмысленной болтовне, Ева приступила к делу.
– Итак, – начала она. – Номер восемьдесят один по улице Горацио.
– Мой адрес. Что с ним? – Он взболтал кофе, растопив лед.
– Это был дом Джеймса Болдуина.
– Как указано, – заметил он, – на табличке на двери.
– Нет, я буквально одержима Болдуином. Я знаю, что он жил там с тысяча девятьсот пятьдесят восьмого по тысяча девятьсот шестьдесят первый год. – Она выразительно подняла брови. – Он написал «Другую страну» в этом доме.
– Неужели?
Скрестив руки, Ева окинула его прищуренным взглядом.
– Это тот роман, который ты читал на трибуне. Когда мы познакомились.
Он сложил руки и встретил ее взгляд.
– Поэтическое совпадение.
– Шейн.
Он сиял.
– А ты сентиментальный парень, – сказала она.
– Ты запомнила книгу. Значит, и ты тоже.
С улыбкой, расколовшей его лицо, Шейн сел, опершись на локти и скрестив ноги перед собой. Солнце отражалось от его кожи. Она находила его глупо неотразимым.
– Если можно придать моменту значимость, почему бы этим не воспользоваться? – продолжил он. – Я мог бы остановиться в гостинице Ramada Inn с унылыми администраторами, медленно умирающими от скуки. Или я мог бы снять дом своего любимого автора и, надеюсь, черпать вдохновение в обстановке, чтобы написать что-то новое. Если не получится, то я, по крайней мере, буду наслаждаться целую неделю символизмом полного круга.
– Как это?
– Символизм полного круга? Ну, мы снова сидим на трибунах, пятнадцать июней спустя, так что я бы сказал, что все идет довольно хорошо.
Они молча переглянулись. Ева отвернулась первой.
– Я имела в виду творчество, – серьезно сказала она.
– Я больше не могу заставить слова делать то, что я хочу, – с покорностью судьбе признался он.
Ева отставила свой кофе.
– Так бывает, когда люди получают серьезную травму головы, впадают в кому и просыпаются, говоря на другом языке. Я представляю, на что это похоже. Писать трезвым в первый раз.
– Да, – сказал Шейн, обдумывая ее слова. Потом грустно усмехнулся. – Примерно так. Как будто я проснулся однажды и не знаю английского. Я пытаюсь писать на языке, которым больше не владею. – И добавил: – Я не могу писать трезвым. До сих пор я не говорил об этом вслух.
Ева откинулась назад, и они оказались почти плечом к плечу.
– Не то чтобы я просмотрела все съемки, на которых ты засветился за эти годы, – она улыбнулась ему, – но мне никогда не казалось, что ты мертвецки пьян. На вид ты был просто сонным.
– Боже, это из-за той премии?
– Я просто говорю, что ты хорошо притворялся.
– Вести себя трезво – это целое искусство, – объяснил он. – Фокус в том, чтобы говорить очень мало и быть очень спокойным. И если делать это слишком хорошо, неизбежно проваливаешься в сон.
– Я где-то читала, – сказала Ева, – что перед съемками пьяных сцен актеры вертятся вокруг своей оси. Так что у них кружится голова и они теряют равновесие.
– Умно, – сказал он, снова взбалтывая лед в стакане – льдинки бились с нежным, успокаивающим перезвоном. – Знаешь, что делают статисты в массовых сценах, чтобы выглядеть так, будто они разговаривают? Они повторяют «горох и морковь, горох и морковь». Но при этом жестикулируют, как будто они действительно несут всякую хрень.
– Правда? – Она подтолкнула его плечом. – Давай, покажи, как ведет себя сумасшедший.
Сморщив красивое лицо в угрожающую гримасу, он прорычал:
– Горох и морковь, горох и морковь.
Он был похож на разъяренного золотистого ретривера.
Ева разразилась смехом.
– Что смешного?
– Шейн Холл, ты больше не страшный.
– Я знаю. Я стал мягче.
Они хихикали, пока не забыли, над чем смеются. В конце концов они погрузились в приятную тишину, наслаждаясь солнцем. Когда зазвонил телефон Шейна, он лениво посмотрел на экран и увидел, что пришло сообщение от Тая. Селфи. Его круглое улыбающееся лицо рядом с симпатичной девушкой с косами, оба держат рожки́ с мороженым.
«Идеальный день, – подумал он, чувствуя, что голова начинает кружиться. – Все идеально».
– Я не могу понять, сколько ты сбросил, – сказала Ева, вглядываясь в выражение его лица. – Можно спросить, как ты остановился? С помощью Анонимных алкоголиков?
Шейн задумался, складывая обертку от соломинки в маленький квадратик.
– Нет, я ненавидел АА. Бесконечное общение и групповая терапия. Все для того, чтобы выяснить, почему ты пьешь. Я всегда знал, почему, и это никогда меня не останавливало. Я стал трезвым, потому что хотел этого. Остановись или умри. Вот до чего дошло. – Он повернулся, чтобы посмотреть на Еву. – Я слишком самовлюбленный, чтобы умереть.
– Ха. Ты уверен, что терапия не помогла?
Шейн уже готов был ответить, но тут его отвлекло солнце, сверкающее на ее обнаженных руках. Его взгляд прошелся по ее коже – уже без шрамов, но с нежными черными татуировками. Полумесяц, символ штата Луизиана, перо, чья-то дата рождения, выгравированная в мечтательной, усыпанной цветами лозе, опоясывающей запястье. Искусство как прекрасный отвлекающий маневр.
Никогда не узнаешь, что под ним.
– Как ты остановилась, Женевьева?
– Ева, – мягко напомнила она.
– Я знаю, – сказал он после паузы. – Мне трудно это выговорить.
– Ничего. Все в порядке, – сказала она, и так оно и было. – После… нас я попала в принудительный психиатрический центр, за членовредительство.
– Мама отправила?
– Нет, полиция, – сказала она, не добавив подробностей. – В центре я узнала, что порезы – это реакция на чувство беспомощности. Они давали мне ощущение контроля. – Она провела ладонью по левой руке, как бы защищаясь от жгучих воспоминаний. – До тех пор я видела в этом божественный ритуал. Майя верили, что при рождении боги одаривают людей кровью, и ты режешь себя, чтобы вернуть ее. Как духовное очищение.
– Ты по нему скучаешь? – спросил Шейн.
– Иногда, – призналась она чуть слышно. – Обычно в ду́ше. Я скучаю по жжению, когда вода попадает на порезы. Безумие, да?
– Мне так не кажется, – сказал он без всякого осуждения.
Ева погрузилась в эту энергию, немного расслабилась, благодарная за понимание.
– Я не скучаю по выпивке, – продолжил он. – Но я скучаю по поддержке. Поначалу я смотрел на трезвых людей так: «Черт, вы действительно все это чувствуете?»
– Да. Мне не хватает возможности отключить звук.
– Я скучаю по порокам.
В молчании они сидели плечом к плечу на расстоянии дюйма, тела отражали друг друга, но не касались.
– Ты все еще носишь кольцо, – сказал он.
Она не заметила, что он смотрел на нее. Сердце затрепетало, Ева подняла руку, щурясь на старое кольцо с камеей, блестевшее на солнце.
– Оно дает мне защиту – не знаю, почему так. У тебя есть что-нибудь подобное?
