Георгий Гулиа - Сказание об Омаре Хайяме
Визирь махнул рукой:
- Не будем морочить себе голову повадками глупых птиц. У нас и без этого много дел и хлопот.
Тут было самое время ввернуть словечко по поводу календаря. И это сделал хаким с большим умением и тактом. Он сказал, что много времени отнял у его превосходительства. Что время главного визиря расценивается на вес золота, что не надо лишними разговорами отвлекать его превосходительство от важных государственных дел. И что если он, хаким, посмел заговорить о календаре "Джалали", то только потому, что календарь и его введение в обиход представляется лично ему, хакиму, делом большой государственной важности. Да будет известно милостивому и большого ума визирю, что календарь "Джалали" давно составлен и неоднократно выверен. Попутно, точнее одновременно, составлены астрономические таблицы и проверены многие данные о светилах, дошедшие от древних, в частности от Птолемея. Календарь "Джалали" очень и очень точен. Дело заключается в измерении промежутка от одного весеннего равноденствия до другого, с тем чтобы календарь по возможности устранял неточности. За тридцать три года - это промежуток времени - должно быть четыре високосных года через каждые семь лет и один високосный год через пять лет. При таком чередовании лет получается ничтожно малая разница, скажем в восемнадцать-двадцать секунд.
- Секунд? - вопросил визирь.
- Да, твое превосходительство.
- И такая точность, по-твоему, необходима?
Хаким ответил:
- Его величество распорядился составить точный календарь. И мы не могли ослушаться его. Мы не могли подвести нашего великого покровителя, каким являешься ты, твое превосходительство.
Визирь снова залюбовался чистой водою бассейна. Гладкое дно просвечивало со всеми малейшими подробностями сквозь пятилоктевую толщу воды. Бассейн манил к себе. И он был целебным и спасительным в пору зноя...
- Хорошо, - сказал визирь. - Я поговорю с его величеством, я посоветую ему ускорить введение нового календаря. Ты его назвал "Джалали"?
- Да, твое превосходительство.
- Это хорошо, но ты должен представить, уважаемый хаким, некоторые трудности, с которыми будет связано введение календаря.
- Все трудности и пути их обхода в твоих руках.
- В его руках, - поправил визирь и указал На небо.
- Я слишком утомил тебя своими разговорами, - сказал хаким. - Я не смею больше...
Низам ал-Мулк, который был старше хакима чуть ли не на три десятилетия, выглядел прекрасно. Голова его была ясна, осанка вовсе не старческая, плечи крепкие, ноги выносливые. И хаким подумал, что много еще добрых дел суждено совершить его превосходительству.
Визирь встал, направился вместе с хакимом к другой, противоположной стороне бассейна. Шел он неторопливо, размеренным шагом, о чем-то думая. Визирь подвел хакима к самому краю бассейна.
- Ты видишь дно?- спросил он.
- Да, вижу.
- Оно чистое?
- Вполне.
- А толща воды какова? Светлая?
- Очень светлая, твое превосходительство.
- А теперь взгляни наверх.
Хаким запрокинул голову и увидел бирюзовое небо. Это был великолепный купол над Исфаханом, купол, какого и не вообразишь, если не запечатлелся он в твоих глазах хотя бы единожды.
- Ты видел это дно и любовался этим куполом. - Визирь указал на бассейн, а потом поднял руку кверху. Говорил он торжественно и чуть нараспев, как поэт. Что тебе приходит в голову? О чем твоя мысль?
Хаким не сразу сообразил, чего от него ждут. Чтобы не смущать ученого, его превосходительство сам ответил за него:
- Первая мысль - о величии аллаха. Вторая мысль - о повседневной животворной силе его. И третья мысль - все от аллаха - и сегодня, и во веки веков!
Сказал и отпустил хакима.
24.
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О НЕКИХ ЗАГОВОРЩИКАХ
Сегодня Хусейн находился в кругу своих истинных друзей. Сегодня, как ему казалось, мог дать полную волю своим словам и усладить слух свой правильными речами.
Началось с того, что неистовый Хусейн заявил, как и там, у Али эбнэ Хасана, что намерен убить подлого совратителя хакима Омара эбнэ Ибрахима. Того самого, который ведает обсерваторией, что за рекою Заендерунд, и который, по слухам, является надимом его величества.
Наверное, это небольшое сборище можно было бы назвать шайкой. Однако все дело в том, что цели, которые ставились и обсуждались здесь, нравились кой-кому. Поэтому слово "шайка" не совсем точно в данном случае. Эти молодые люди представляли собою самое крайнее крыло исмаилитов. Были они особенно нетерпеливы и беспощадны. Даже сам Хасан Саббах осуждал таких.
Когда Хусейн произнес имя хакима, хмурый волосатый молодой человек по кличке Тыква спросил:
- За что ты хочешь наказать его?
- Он отбил у меня любимую. Купил. Любимую Эльпи. Румийку.
У Тыквы была большая голова и брови нависали над глазами, словно козырек над входной дверью, и глаза были округлы и хищны, как у филина. А лицом был рыж и угрист. Он криво усмехнулся.
- А как же еще отбивают женщин? Ясно же- деньгами.
- Нет, - возразил Хусейн, - не просто мошной, а нагло, хорошо зная, что она моя.
- Если твоя, бери ее, - резонно посоветовал Тыква.
- Это не так-то просто, - сказал Хусейн.
- Почему?
- Потому что хаким держит ее на запоре. Двое головорезов по кличке Пловец и Птицелов поддержали Хусейна: уж очень не терпелось им перерезать кому-нибудь горло. А вот Джафар эбнэ Джафар, не желавший скрываться под кличкой, сказал, что есть у него свое особое мнение. Это был сухощавый молодой человек. Глаза у него навыкате. Лоб не по годам морщинист. Приплюснутый нос и большие жилистые руки со вздувшимися венами.
Он сказал, что противно слушать слова Хусейна. Про какую-то там шлюху и ее престарелого любовника. На протестующий жест меджнуна он ответил испепеляющим взглядом. "Это еще что?! - говорил его взгляд.- Что за благоглупости в это тревожное время? Разве перевелись женщины? Разве свет сошелся клином на какой-то Эльпи? Затевать глупую ссору из-за румийки? Да пусть будет даже ихняя богиня!"
- Не будем морочить друг другу голову, - хрипло произнес Джафар эбнэ Джафар. - Лучше займемся настоящим делом.
Его отец был великолепным чеканщиком. Да и сам Джафар неплохо чеканил по меди и железу. Но больше помогал отцу. Самому было недосуг - его занимало кое-что поважнее. Его знали в тайных кругах исфаханских исмаилитов как человека крайних действий. Поэтому можно было понять Джафара эбнэ Джафара, когда он осадил меджнуна. Что такое меджнун в его глазах? Недотепа, несмышленыш, кобель. Вот кто меджнун! И он все это высказал в самой резкой форме Хусейну и своим друзьям. Джафар вытащил из-за пояса кривой дамасский нож и всадил его в земляной пол. По рукоять.
- Тот, кто разгласит наши разговоры, получит этот нож. По самую рукоятку, - мрачно заявил он.
Впрочем, это была обычная угроза исмаилитов на их сходках. Надо отдать должное: свое слово они держали. Будь это брат их или отец, приговор приводился в исполнение. Таким образом поддерживалась дисциплина в их немногочисленных рядах и обеспечивалась сохранность тайны. Соглядатаи Малик-шаха и его главного визиря не всегда улавливали подспудные действия исмаилитов, и слухи об их коварстве и жестокостях вызывали недоверие. Между тем все шло своим чередом: исмаилиты тайно собирались, тайно обсуждали свои действия, тайно грозили султану и его главному визирю.
Джафар эбнэ Джафар обратился к Хусейну с таким вопросом:
- Что сейчас самое главное в твоей жизни?
- Эльпи, - не задумываясь, ответил тот.
Джафар сделался мрачнее тучи.
- Тыква, вразуми его, - сказал он.
Тыква проблеял несколько слов насчет того, что любовь в такое, как нынешнее, время только помеха. У него был тонкий голос, и говорил он нараспев, опасаясь, чтобы легкое заикание, которое порою возникало у него, не вызвало смех.
- Можно подумать, - говорил Тыква, - что одна румийка, какая бы раскрасавица ни была она, заменит тебе солнце и луну. Но это совсем не так! Слышишь, Хусейн? Давай доведем свои замыслы до конца, и тогда не только румийка, но и весь Кипр будут ползать у твоих ног. Слышишь, Хусейн?
А Хусейн сделался как чурбан: сидит не дышит, не шевелит ни единым пальцем, застыл как неживой. Он, наверное, не ожидал такого приема у друзей. Он к ним со своими горестями, а они окатили холодной водой. Плюнуть на все и удалиться? Но как жить без друзей, с которыми обменялся клятвой и каплями крови?
- Поймите, я вроде бы убитый, - пробормотал Хусейн. - И от чьих рук? От руки этого ученого звездочета. Он издевается над нею и надо мною, у меня уйма друзей, а я, значит, вытираю мокрые глаза и остаюсь с позором? Так, что ли?
Тыква и Пловец хотели было успокоить его, но Джафар эбнэ Джафар с присущей ему прямотой сказал:
- Да, да! Просто-напросто утираешься. Рукавом. Как после плевка. Это тебе понятно? Хусейн скорбно молчал.
- Если непонятно, - продолжал Джафар, - слушай меня. И запоминай каждое слово. А эту шлюху выкинь из головы. Мы в этом поможем.
