Владимир Набоков - Подвиг
Тогда Мартынъ проворно вынулъ небольшую въ трубку свернутую карту. Онъ зналъ ее наизусть, не разъ забавлялся тeмъ, что чертилъ ее не глядя, - но теперь слeдовало скрыть свое знанiе. "Я, видите ли, даже запасся картой, сказалъ онъ непринужденно. - Мнe, напримeръ кажется, что Коля перейдетъ вотъ здeсь, или здeсь". "Ахъ, его зовутъ Колей, - сказалъ Грузиновъ. Запомнимъ, запомнимъ. А карта хорошая. Постойте..." (появился футляръ, чмокнувъ, открылся, блеснули очки)... "Значитъ, позвольте, - какой, масштабъ? - о, прекрасно... - вотъ - Рeжица, вотъ Пыталово, на самой чертe. У меня былъ прiятель, тоже, по странному совпаденiю, Коля, который разъ перешелъ рeчку бродомъ и пошелъ вотъ {203} такъ, а въ другой разъ началъ здeсь, - и лeсомъ, лeсомъ, - очень густой лeсъ, - Рогожинскiй, вотъ, а теперь, если взять на сeверо-востокъ... -"
Грузиновъ теперь говорилъ живо и все ускорялъ рeчь, водя острiемъ разогнутой англiйской булавки по картe, - и въ одну минуту намeтилъ полдюжины маршрутовъ, и все сыпалъ названiями деревень, призывалъ къ жизни невидимыя тропы, - и чeмъ оживленнeе онъ говорилъ, тeмъ яснeе становилось Мартыну, что Грузиновъ надъ нимъ издeвается. Вдругъ донеслись изъ сада два женскихъ голоса, странно выкрикивающихъ фамилiю Юрiя Тимофеевича. Онъ высунулся. Барышни-англичанки (барышнямъ, вообще, онъ нравился, разыгрывалъ передъ ними байбака, простака) звали его eсть мороженое. "Вотъ пристаючiя, - сказалъ Грузиновъ, - я все равно мороженаго никогда не eмъ". Мартыну показалось, что уже гдe-то, когда-то были сказаны эти слова (какъ въ "Незнакомкe" Блока), и что тогда, какъ и теперь, онъ чeмъ-то былъ озадаченъ, что-то пытался объяснить. "Вотъ мой совeтъ, - сказалъ Грузиновъ, ловко свернувъ карту и протянувъ ее Мартыну. - Передайте Колe, чтобъ онъ оставался дома и занимался чeмъ-нибудь дeльнымъ. Хорошiй малый, должно быть, - и было бы жаль, если-бы онъ заплуталъ". "Онъ въ этомъ лучше меня смыслитъ", - мстительно отвeтилъ Мартынъ.
Спустились въ садъ. Мартынъ все время усиленно улыбался и чувствовалъ ненависть къ Грузинову, къ его холоднымъ глазамъ, къ сливочно-бeлому непроницаемому лбу. Но одно было хорошо: вотъ, разговоръ произошелъ, {204} это минуло, - обошелся, какъ съ мальчишкой, - чортъ съ нимъ, совeсть чиста, теперь можно спокойно уложить вещи и уeхать.
XLV.
Въ день отъeзда онъ проснулся очень рано, какъ, бывало, въ дeтствe, въ рождественское утро. Мать, по англiйскому обычаю, осторожно входила среди ночи и подвeшивала къ изножью кровати чулокъ, набитый подарками. Для пущей убeдительности она нацeпляла ватную бороду и надeвала мужнинъ башлыкъ. Мартынъ, проснись онъ ненарокомъ, видeлъ бы воочiю святого Николая. И вотъ, утромъ, при ярко-желтомъ блескe лампы и подъ мрачнымъ взглядомъ зимняго петербургскаго разсвeта, - съ коричневымъ небомъ надъ темнымъ домомъ напротивъ, гдe снeгъ провелъ карнизы бeлилами, - Мартынъ ощупывалъ длинный материнскiй чулокъ, хрустящiй, туго набитый почти доверху пакетиками, которые просвeчивали черезъ шелкъ, и, замирая, совалъ въ него руку, начиналъ вытаскивать и разворачивать звeрьковъ, бонбоньерки, - все предисловiе къ большому подарку, - къ паровозу и вагонамъ и рельсамъ (изъ которыхъ можно составлять огромныя восьмерки), ожидавшимъ его попозже, въ гостиной. И нынче тоже Мартына ожидалъ поeздъ, этотъ поeздъ уходилъ изъ Лозанны подъ вечеръ и около девяти утра прибывалъ въ Берлинъ. Софья Дмитрiевна, увeренная, что сынъ eдетъ только затeмъ, чтобы повидаться съ маленькой Зилановой, и замeчавшая, что нeтъ изъ Берлина писемъ, и терзавшаяся мыслью, что маленькая {205} Зиланова недостаточно быть можетъ любитъ его и окажется дурной женой, старалась какъ можно веселeе обставить его отъeздъ и, подъ видомъ нeсколько лихорадочной бодрости, скрывала и тревогу свою и огорченiе, что вотъ, едва прieхавъ, онъ уже покидаетъ ее на цeлый мeсяцъ. Дядя Генрихъ, у котораго раздулся флюсъ, былъ за обeдомъ угрюмъ и неразговорчивъ. Мартынъ посмотрeлъ на перечницу, къ которой дядя потянулся, и ему показалось, что эту перечницу (изображавшую толстаго человeчка съ дырочками въ серебряной лысинe) онъ видитъ въ послeднiй разъ. Онъ быстро перевелъ глаза на мать, на ея худыя руки въ блeдныхъ веснушкахъ, на нeжный профиль ея и приподнятую бровь, словно она дивилась жирному рагу на тарелкe, - и опять ему показалось, что эти веснушки, и бровь, и рагу онъ видитъ въ послeднiй разъ. Одновременно и вся мебель въ комнатe и ненастный пейзажъ въ окнe, и часы съ деревяннымъ циферблатомъ надъ буфетомъ, и увеличенныя фотографiи усатыхъ сюртучныхъ господь въ черныхъ рамахъ, - все какъ будто заговорило, требуя къ себe вниманiя въ виду скорой разлуки. "Мнe можно тебя проводить до Лозанны?" спросила мать. - "Ахъ, я знаю, что ты не любишь проводовъ, - поспeшила она добавить, замeтивъ, что Мартынъ наморщилъ носъ, - но я не для того, чтобы провожать тебя, а просто хочется проeхаться въ автомобилe, и кромe того мнe нужно кое-что купить". Мартынъ вздохнулъ. "Ну, не хочешь - не надо, сказала Софья Дмитрiевна съ чрезвычайной веселостью. - Если меня не берутъ, я останусь. Но только ты надeнешь теплое пальто, на этомъ я настаиваю". {206}
Они между собой всегда говорили по-русски, и это постоянно сердило дядю Генриха, знавшаго только одно русское слово "ничего", которое почему-то мерещилось ему символомъ славянскаго фатализма. Теперь, будучи въ скверномъ настроенiи и страдая отъ боли въ распухшей деснe, онъ рeзко отодвинулъ стулъ, смахнулъ салфеткой крошки съ живота и, посасывая зубъ, ушелъ въ свой кабинетъ. "Какъ онъ старъ, - подумалъ Мартынъ, глядя на его сeдой затылокъ, - или это такъ свeтъ падаетъ? Такая мрачная погода".
"Ну, что жъ, тебe скоро нужно собираться, - замeтила Софья Дмитрiевна, - вeроятно уже автомобиль поданъ". Она выглянула въ окно. "Да, стоитъ. Посмотри, какъ тамъ смeшно: ничего въ туманe не видно, будто никакихъ горъ нeтъ... Правда?" "Я, кажется, забылъ бритву", - сказалъ Мартынъ.
Онъ поднялся къ себe, уложилъ бритву и ночныя туфли, съ трудомъ защелкнулъ чемоданъ. Вдругъ онъ вообразилъ, какъ будетъ въ Ригe или въ Рeжицe покупать простыя, грубыя вещи, - картузъ, полушубокъ, сапоги. Быть можетъ, револьверъ? "Прощай-прощай", - быстро пропeла этажерка, увeнчанная черной фигуркой футболиста, которая всегда напоминала Аллу Черносвитову.
Внизу, въ просторной прихожей, стояла Софья Дмитрiевна, заложивъ руки въ карманы макинтоша, и напeвала, какъ всегда дeлала, когда нервничала. "Остался бы дома, - сказала она, когда Мартынъ съ ней поравнялся, - ну, что тебe eхать..." Изъ двери направо, надъ которой была голова серны, вышелъ дядя Генрихъ и, глядя на Мартына исподлобья, спросилъ: "Ты увeренъ, что взялъ достаточно {207} денегъ?" "Вполнe, - отвeтилъ Мартынъ. - Благодарю тебя". "Прощай, - сказалъ дядя Генрихъ. - Я съ тобой прощаюсь здeсь, оттого что сегодня избeгаю выходить. Если бы у другого такъ болeли зубы, какъ у меня, онъ давно былъ бы въ сумасшедшемъ домe".
"Ну, пойдемъ, - сказала Софья Дмитрiевна, - я боюсь, что ты опоздаешь на поeздъ".
Дождь, вeтеръ. У Софьи Дмитрiевны сразу растрепались волосы, и она все гладила себя по ушамъ. "Постой, - сказала она, недоходя калитки сада, близъ двухъ еловыхъ стволовъ, между которыми лeтомъ натягивался гамакъ. - Постой же, я хочу тебя поцeловать". Онъ опустилъ чемоданъ наземь. "Поклонись ей отъ меня", - шепнула она съ многозначительной улыбкой, - и Мартынъ кивнулъ ("Поскорeй бы уeхать, это невыносимо...").
Шоферъ услужливо открылъ калитку. Сыро блестeлъ автомобиль, дождь слегка звенeлъ, ударяясь въ него. "И пожалуйста, пиши, хоть разъ въ недeлю", - сказала Софья Дмитрiевна. Она отступила и съ улыбкой замахала рукой, и, шурша по грязи, черный автомобиль скрылся за еловой просадью.
XLVI.
Ночь въ вагонe, - въ укачливомъ вагонe темно-дикаго цвeта, - длилась безъ конца: мгновенiями Мартынъ проваливался въ сонъ и, содрогнувшись, просыпался, и опять катился внизъ - словно съ американскихъ горъ, и опять взлеталъ, и среди глухого стука колесъ улавливалъ дыханiе пассажира на нижней койкe, равномeрный {208} храпъ, какъ бы участвующiй въ общемъ движенiи поeзда.
Задолго до прieзда, пока всe еще въ вагонe спали, Мартынъ спустился со своей вышки и, захвативъ съ собой губку, мыло, полотенце и складной табъ въ непромокаемомъ чехлe, прошелъ въ уборную. Тамъ, предварительно распластавъ на полу листы купленнаго въ Лозаннe "Таймза", онъ выправилъ валкiе края резиновой ванны и, скинувъ пижаму, облeпилъ мыльной пeной все свое крeпкое, темное отъ загара тeло. Было тeсновато, сильно качало, чувствовалась какая-то сквозная близость бeгущихъ рельсъ, была опасность ненарокомъ коснуться стeнки; но Мартынъ не могъ обойтись безъ утренней ванны, видя въ этомъ своего рода героическую оборону: такъ отбивается упорная атака земли, наступающей едва замeтнымъ слоемъ пыли, точно ей не терпится - до сроку завладeть человeкомъ. Послe ванны, какъ бы дурно онъ ни спалъ, Мартынъ проникался благодатной бодростью. Въ такiя минуты мысль о смерти, о томъ, что когда-нибудь - и, можетъ быть, - какъ знать? - скоро - придется сдаться и продeлать то, что продeлали биллiоны, триллiоны людей, эта мысль о неминуемой, общедоступной смерти, едва волновала его, и только постепенно къ вечеру она входила въ силу и къ ночи раздувалась иногда до чудовищныхъ размeровъ. Мартыну казалось, что въ обычаe казнить на разсвeтe есть милосердiе: дай Богъ, чтобы это случилось утромъ, когда человeкъ владeетъ собой, - покашливаетъ, улыбается и вотъ - сталъ и раскинулъ руки.
