Владимир Сорокин - Роман
Ребятишки и бабы окружили прибывших.
- Желаю здравствовать вам, труженики поля! Бог в помощь! - произнес на весь луг Антон Петрович, встав на телеге во весь рост.
Бабы, наклоняя повязанные платками головы, зачастили свое "здравствуйте", косцы, не отрываясь от дела, громко приветствовали Воспенниковых и улыбались.
В Крутом Яре Антона Петровича знали все, к его шуткам и чудачествам давно привыкли. Романа узнавали не сразу, но узнавши, одобрительно качали головами: бабы стали звонко, наперебой звать его "Роман Лексеичем", говорить, охать и смеяться:
- Ох, Роман Лексевич, чтой-то вы как мужик в лаптях обулися!
- А я вас сразу и не признала.
- Неуж косить с нами? Ой-ей!
- Антон Петрович, сподобил, стало быть.
- А ён кажный год косит, во как!
- Косит, как мужик.
- Это ж надо так, Царица Небесная, руки бить зря...
- Вы же поуморитесь. Господи...
- Роман Лексевич, водицы испить не желаете?
Доставая из-под сена косы, Роман с улыбкой покачал головой.
Какая-то баба принялась помогать ему снимать холстины с лезвий, другая молодая, черноглазая - стала ловко распрягать лошадь.
- Привяжи покрепче и дай травы, - властно посоветовал ей Антон Петрович, а сам, подхватив косу на плечо, двинулся к косарям.
Роман, сунув в карман штанов точило, последовал за ним.
"Неужели я снова на покосе?" - с тихой радостью подумал он, проходя ряды свежесрезанной травы. Косящие мужики с любопытством поглядывали на него.
- Давно косите, братцы? - спросил их Антон Петрович, подходя.
- Недавно... Не шибко давно... - последовали ответы вразнобой.
Мужики остановились, но не сошли со своих мест. Кое-кто достал точило и стал с быстрым лязгом водить им по косе.
- Как косится? Роса хороша? - спрашивал их Антон Петрович.
- Ничаво... Хорошая.. - отвечали мужики.
- Что ж, Петр Игнатьевич был с утра?
- Ён в обед обещалися... - почесал в лохматой голове ближайший к дяде мужик.
- Ну, ладно, косите с Богом, а мы за вами...
Мужики принялись косить.
Антон Петрович прошел к краю луга, туда, где начинались ряды, заступил в густую, нескошенную еще траву, достал точило и, наклонившись, стал долго, обстоятельно точить косу. Роман встал чуть поодаль и последовал примеру дяди.
- Господи, благослови, - перекрестился Антон Петрович, взмахнул косой, срезал первое полукольцо, затем второе, потом третье, и пошел тем неспешным шагом косаря, которым шли на тридцать шагов впереди его крутояровские мужики.
Наточив свою косу, Роман убрал в карман точило и хотел было начать, как почувствовал, что на него смотрят. Он оглянулся. В лесу, сзади него стояли бабы и ребятишки. Все они смотрели на Романа во все глаза.
"Черт бы вас побрал", - весело подумал Роман, - "Эдак я и косить не смогу."
И действительно, взмахнув косой, срезал траву слишком высоко; затем наоборот - прижал непослушную косу совсем низко, зацепив землю.
"Господи, помоги", - взмолился про себя Роман, чувствуя, как краснеют его щеки, - "Я же умел, Господи, не дай осрамиться перед ними".
Но предательская коса не слушалась, вырывалась из рук, резала не там, где надо.
- Господи, Господи, - шептал Роман. Ему казалось, что стоящие сзади бабы уже подсмеиваются над ним, подталкивая друг дружку крепкими плечами.
В это время Антон Петрович оглянулся и, подмигнув Роману, произнес:
- Коси, коса, пока роса!
И, удивительно, после этой строки известной крестьянской поговорки Роман весь как-то сразу успокоился, ему стало почему-то весело, он оглянулся на баб, подмигнул им и, покрепче взявши косу, пошел пластать траву ровно и складно.
"Господи, как хорошо!" - думал Роман, с каждым движением обретая свободу и уверенность, - "Как это просто: коси коса, пока роса... Коси коса, пока роса... Как просто и хорошо".
Он резал траву, влажную от росы, с каждым взмахом чувствуя радость и знакомый подъем чувств и сил, который переживает каждый молодой человек, взявшийся за серьезное мужское дело и по-настоящему ощутивший себя в этом деле. Хорошо отбитая, острая как бритва, коса повиновалась ему; мокрое лезвие, двигаясь полукругом, резало траву с неповторимым, возбуждающим звуком; трава ложилась налево, громоздясь сочными охапками. Эти охапки, как иногда мерещилось Роману, появлялись из ничего на месте исчезнувших травинок, - так срезанная, сбитая трава была непохожа на растущую.
- Коси коса, пока роса, роса долой и мы домой! - шептал Роман, сочетая ритм поговорки со своими движениями.
Мужики тем временем прошли свои ряды и стали громко точить косы. Эта неповторимая какофония заставила Романа остановиться. Оперевшись на косу, он наслаждался происходящим.
Мужики точили косы, Антон Петрович размашисто косил, бормоча что-то вроде "ой, вы гости, господа", ребятишки, бегая то тут, то там, ловили кузнечиков, бабы звонко судачили.
"Какая все-таки благодать разлита в природе, " - думал Роман, - "Человек прикасается к лесу или к лугу, активно вмешиваясь в их жизнь, но не становится частью их, ибо природа навсегда отделена от него. Зато на человека сходит ее благодать, делая его чище, проще и добрее. Кто добрее и чище - крестьянин, живущий среди природы и возделывающий ее, или городской рабочий механического завода, ежедневно имеющий дело с мертвым металлом? Кто безыскуснее, беззлобнее? Кто менее развращен и более богопослушен? Кто более искренен, человеколюбив? Конечно - вот эти бородатые, невзрачные на вид мужики. Не совсем прав Красновский - добру надо учиться не у мужиков, а у природы, но пример надо брать с мужиков. А природа... природа существует объективно, она онтологична. И глупо соединять ее с человеком, делая продуктом наших ощущений, что старался доказать Беркли. Мы слишком ничтожны, чтобы своими ощущениями создать этот мир, а называть его миражом - грех еще больший. Природа создана из ничего, она существует помимо нас, как платоновский эйдос, как кантовская вещь в себе, и в этом главное чудо, главное доказательство Божественного промысла..."
- Догоняй, Рома! - вывел его из размышления закончивший свой ряд Антон Петрович. Мужики подождали дядюшку, и теперь он начинал новый ряд в шеренге с ними.
Роман взмахнул косой и снова погрузился в косьбу. Как ни старался, он не смог догнать косцов, - они опережали его почти на пол-луга. Но через час-другой, когда Роман стал уставать, они догнали его, а попросту сравнялись с ним, перегнав на ширину луга.
Это придало Роману новые силы - он встал с ними в ряд и ходил, радуясь и обливаясь потом, до тех пор, пока не загремела бубенчиками в дальнем конце луга рессорная бричка Красновского и старший в артели Фаддей Кузьмич Гирин, отерев жилистой ладонью пот со лба, не сказал наконец долгожданное:
- Шабаш!
Бричка, запряженная поджарой тонконогой Костромой, подкатила к косцам. На облучке сидел Ванька Соловьев по прозвищу Рысь - правая рука Петра Игнатьевича, его помощник в сельском деле. Ванька натянул вожжи, Красновский тяжело приподнялся с места и, оперевшись о Ванькино плечо, произнес как можно громче:
- Здорово, мужики!
Мужики вразнобой, не слишком охотно ответили.
Петр Игнатьевич был в белой косоворотке и черных штанах, заправленных в сапоги. На голове у него покоился сильно заломленный назад белый нанковый картуз.
- Что, приутомились? - спросил Петр Игнатьич, все еще не замечая среди мужиков дядю и племянника.
- Да есть маленько... - отвечали мужики, подходя к бричке.
- Как травушка? Косить не жестко? - сощурясь от солнца, Красновский снял картуз и вытер лысину платком.
Мужики, заметив стоящий в бричке двухведерный бочонок, отвечали, что "трава жестка, косить тяжело".
- Ничего, сейчас полегче станет! - усмехнулся Красновский, хлопая Ваньку по плечу, - Обслужи-ка трудовой народ.
Ванька занялся распечатыванием бочонка, в котором, конечно же, была водка. Мужики, положив косы, вплотную обступили бричку, а сам Красновский сошел на землю и двинулся к скошенной части луга.
Но вдруг в ноги ему бухнулся какой-то полный мужик в широкополой соломенной шляпе и слезно запричитал:
- Батюшка, боярин, подари лужок! Батюшка-боярин, подари лужок! Подари лужок!
Мужик, не поднимая головы, пополз к Красновскому и, хватая его за ноги, все также слезно молил "подарить лужок".
- Что за черт... в чем дело? - бормотал опешивший Красновский, отпихиваясь от мужика.
- Подари лужок! Ты ж, подари лужок! Подари лужок! А то утоплюся!
- Кто... кто такой? - оглянулся, как бы прося защиты у мужиков, Петр Игнатьевич.
Мужики, забыв про водку, таращились на неожиданное представление.
- Антон, Петрова сын! Антон, Петрова сын! - зачастил мужик, ползая на коленях за уворачивающимся Красновским.
- Черт знает что... пошел вон.. - бормотал Красновский, - Ванька! Кто этот ненормальный?
Собирающийся было разливать водку, Ванька с черпаком в руке спрыгнул с брички и сквозь толпу пролез к Красновскому.
- Чаво ты мелешь? Чей это, мужики? - остановился он перед нарушителем спокойствия, но тот вдруг ловко схватил Ваньку за ноги и повалил навзничь, вопя под своей соломенной шляпой:
