Артём Веселый - Россия, кровью умытая (сборник)

Поле битвы являло печальную картину… Всюду валялись расстрелянные гильзы, пустые консервные банки, патронташи, осколки стали, грязные портянки, окровавленные тряпки и трупы, трупы… По реке густо шла дохлая рыба. Покачиваясь и крутясь, плыли вздувшиеся лошадиные туши. Далеко несло тухлятиной.

Но живые думали о живом.

Паровоз шумит,

Четыре вагона.

Ахвицеры за Кубанью

Рвут погоны…

Музыка рвала сердца.

Сорока наступает,

Усмехается.

Кадеты тикают,

Спотыкаются…

Партизаны, наступая врагам на пятки, снова погнались за ними по степям. В гривы конские были вплетены первые цветы, а на хвосты навязаны почерневшие от запекшейся крови золотые и серебряные погоны.

Пирующие победители

В России революция —

пыл, ор, ярь,

половодье, урывистая

вода.

Всю дорогу разговоры в вагоне.

О чем крики? О чем споры?

– Все дела в одно кольцо своди – бей буржуев!

– Бей, душа из них вон!

– Братва…

– Земля наша, и все, что на земле, наше.

– А беломордые?

– Не страшны нам беломордые… Винтовка в руке, и глаз наш зорок.

– Правильно…

– Наша сила, наша власть… Всех потопчем, всех порвем.

Навстречу – два эшелона.

– Ура… Ааа…

Машут винтовками, шапками.

– Даешь буржуев на балык!

– Долой погоны… Рви кадетню!

– Поездили, попили… Теперь мы на них поездим.

– Крой, товарищи, капиталу нет пощады!

– Доло-о-ой…

И долго еще за эшелонами гремели матюки, хохот, стрельба вверх.

Горы расступились, впереди стеной встало море, по сторонам замелькали домишки рабочей слободки, и поезд – в клубах пара – подлетел к станции.

– Где комендант? – выпрыгнув из вагона, обратился Максим к пробегавшему мимо с пучком зеленого луку молодому солдату.

– Ах, землячок, – остановился тот и отер шинельной полой вспотевшее лицо, – сурьезные дела. Фронтовики не подгадят. Фронтовики в один момент обделают дела в лучшем виде.

– Я тебя о чем спрашиваю?

– Ну, теперь держись, ваша благородия, держись, не вались! – Солдат махнул луком и побежал дальше.

«С митингу, – догадался Максим, глядя ему вслед, – здорово разобрало, всякого соображения лишился человек».

Народ снует, народ шумит – давка, толкотня… Максим берет направление в вокзал.

– Где комендант, под девято его ребро?

– Я комендант.

– Тебя и надо.

– Кто таков и откуда? – очнулся комендант и поднял от стола, за которым спал, запухшее лицо. – Ваш мандат?

Максим отвернулся, расстегнул штаны и достал из потайного кармана бумагу.

– «То-то… (зевок) варищ ко-ма… (зевок) командируется за ору-жи-ем (зевок). Под-держка ре-во-лю-ци-он-ной вла… (зевок) власти на местах», – вслух читал комендант, потом потер на мандате помуслявленным пальцем печать и, развалившись в мягком кресле, сдвинул на нос шапку. – Не от меня зависит.

– Как так?

– Та-ак… – А сам и глаз не показывает.

– Да как же так?

– Эдак, – мычит сквозь сон.

– Да какой же ты комендант, коли оружия в запасе не имеешь?.. А ежели экстренное нападение контры?

– Мэ-мэ, – тихо мекает он и, уронив на стол голову, давай храпеть во все завертки.

– Га, чертов сынок! – плюнул Максим через коменданта на стенку и, выбрав у него из пальцев мандат, ударился в город.

НОВОРОССИЙСКИЙ СОВЕТ

РАБОЧИХ, СОЛДАТСКИХ, КРЕСТЬЯНСКИХ

И КАЗАЧЬИХ ДЕПУТАТОВ

На лестницах и в залах народу – руки не пробьешь. Черноморские молдаване хлопотали о прирезке земельных наделов; немцы-колонисты искали управы на самовольство казаков; фронтовики, матросы и рабочие шныряли по своим делам, и тут же неизвестный солдат продавал серебряные ложки.

Толкнулся Максим в одну комнату – заседанье, не продохнешь; толкнулся в другую – совещание с рукопашным боем; в третьей комнатушке местный комиссар финансов, на глазах у обступивших его восхищенных зрителей, из простой белой бумаги делал деньги.

Встал Максим в дверях и давай самых главных за руки хватать:

– Оружие…

Иному некогда, иному недосуг, все кричат и мимо бегут, и никто с делегатом говорить не желает. «Что тут делать? – думает Максим. – Хоть садись и плачь или обратно в станицу с таком поезжай…» С горя пронял его аппетит, пристроился на подоконнике, хлеба отломил и только было взялся за сало – глядь, Васька Галаган.

– Здорово, голубок.

– Да неужто ж ты, дорогой товарищ, живой остался?

– Э-э, меня не берет ни дробь, ни пуля…

– Ах, друг ситный, рад я ужасно!

Подманил Васька товарищей и ну рассказывать, как они на автомобиле мимо дороги пороли, как у попа гостевали, как он, Васька, в трубе ночевал… Ржали матросы – штукатурка с потолка сыпалась, советские обои вяли, стружкой по стенам завивались.

– Зачем, годок, в город притопал?

Максим показал мандат.

– Оружия тебе, солдат, не достать, – смеется Галаган. – В Совет здешний всякая сволота понабилась: и большевики, и меньшевики, и кадеты, и эстервы.

– Какой такой Совет, коли силы-державы не имеет?.. А ежели экстренное нападение контры, они и усом не поведут?

– Не по назначению попал.

Уцепил Максим дружка за рукав бушлата и давай молить-просить:

– Васек, товарищ подсердечный, не могу я без оружия в станицу и глаз показать… За что мы скомлели, терзались на фронтах?.. И зачем нам допускать в Советы кислу меньшевицкую власть?.. Долой золотую шкурку… В контрах вся Кубань, тридцать тысяч казаков.

– Успокой свое сердце, оружия тебе добудем.

– Верно?

– Слово – олово.

– А Совет?

– Совет – чхи, будь здоров, погремушка с горохом… Вся власть в наших руках: хоромы, дворцы и так далее.

От радости Максим стал сам не свой. Сала кусок и хлеба горбушку на подоконнике забыл.

Матросы, подцепив друг друга под руки и распевая песни, шли во всю ширину дороги.

Максим с мешком на горбу следовал за ними.

Миновали улицу, другую и всей ватагой ввалились в гостиницу «Россия». Барахла кругом понавалено горы. Сюда повернешься – чемодан, туда – узел, двоим не поднять. Картины, диваны и занавески – чистый шелк. На полу валялись пустые бутылки, на столах ковриги ржаного хлеба, целые кишки колбас, вазы были наполнены фруктами, а раззолоченные блюда – солеными огурцами и кислой капустой.

Проголодавшийся Максим набросился на жратву. Васька расстегнул бутылку шампанского. Вспомнили, как на автомобиле мимо дороги чесали, выпили; про трубу вспомнили, еще выпили; за поповский сапог наново выпили. Вывел моряк гостя через стеклянную дверь на балкон и показывает:

– Вон немцы в Крыму… Вон Украина, страна хлебородная, всю ее покорили гады, а флот наш сюда отсунули.

– Немцы?

– Немцы, хлесть их… Шлём-блём, даешь флот по Брест-Литовскому договору… Шалишь… Распустили мы дымок, сюда уплыли. Выпьем вино до последнего ведра, дальше двинемся, разгромим все берега и с честью умрем, но не поддадимся.

– Вася, зачем умирать?

– Я?.. Мы?.. Никогда сроду… Будем жить бессчетно лет… Все прошли с боем, с огнем… Полный оборот саботажа, весь путь под саботажем… Зато и задали же мы им дёрку… Гайдамаков били, раду били, под Белградом Корнила шарахнули, на Дону с Калединым цапались, в Крыму с татарами дрались, на севастопольском рейде офицеров топили в пучине морской: камень на шею – и амба, вспомнили мы им, драконам, «Потемкина» и «Очаков».

– С корню долой!

– Справедливо, дядя… Раз офицер – фактически контрик… Бей с тычка, бей с навесу, бей наотмашь, хрули гадов, не давай лярвам пощады ни на рыбий волос… Про Мокроусовский отряд слыхал? Наш отряд, Черный флот… Офицеров своих аля-аля – пополам да надвое, теперь сами себе хозяевы… В судовых комитетах поголовно наша бражка, ни одного в очках нет. Дни и ночи у нас собрания и митинги, митинги и собрания… На дню выталкиваем по тыще резолюций: клянемся, клянемся и клянемся – бей контру, баста!..

Кованое море было полно ленивой, играющей силы.

На рейде, выстроенные в кильватерную колонну, разукрашенные праздничными флагами, дымили корабли. По утрам с дредноута «Воля» по всей эскадре малым током передавалось радио: политические новости, приказы, поздравления или извещения вроде следующего:

В

сем

всемв

семсего

днявечеро

мвгорсадуот

крытаясценана

вольномвоздухек

онцертмитингшампа

нскоебалдоутравходс

вободныйвоенморыпригл

ашаютсябезисключениядаз

дравствуетдаздравствуетдол

ойдолойдолойдаздравствуетсво

Максим в бинокль разглядывал могучие туши кораблей, грозные башни, прикрытые чехлами орудия и дивился:

– Силушка…

– Весь Черноморский флот, – приосанясь, сказал Васька, – а команды на берегу… Двенадцать тысяч моряков на берегу, подумай, сколько это шуму?.. Хоромы, дворцы трещат, гостиницы и дома буржуйские от моряков ломятся… О Совете здешнем лучше не говорить и слов не тратить. «Качай шампанского», – и кислый Совет из подвалов Абрау-Дюрсо перекачивает на корабли шампанское. В неделю по два ведра на рыло. И цена подходящая, твердая цена. Ночью загоняем всех рысаков, перетопим лихачей в вине и керенках, до смерти захочется на автомобилях покататься, а автомобилей в городе нет. Ватагой подступим к Совету и давай его штурмовать. «Гони авто! Тыл, штатска провинция, душу вынем! Го-го-го, отдай, а то потеряешь!» Высунется в окошечко дежурный член, в шинель одетый, а у самого золотые зубы от страха стучат: «Товарищи…» – «Долой…» – «Товарищи, я сам три года кровь проливал, но автомобилей в Совете нет. Вы, как сознательные, должны…» – «Ботай! Куда подевали? Пропили? Немцам бережете?.. Душу выдерем и рукавичек нашьем…» – «Товарищи, – плачет член, – не терзайте меня, у меня мать-старуха…» А мы авралим, а мы для забавы кверху стреляем… Член думает, что в него промахиваемся, то за стенку спрячется, то опять в окошко выглянет и крутится, вредный, и вертится, как змей в огне: «Я, кричит, не против, я, кричит, сам фронтовик… Вместо машины в награду за вашу храбрость Совет выставит шампанского по бутылке на брата…» – «Мало. Тоже фронтовик, нажевал рыло-то…» Рядимся-рядимся, получим по две бутылки на брата да по две на свата и с честью отступим.