Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев
Старик нервно крутит головою, жмурит глаза, точно прячась от каких-то назойливых мыслей. Что делать ему: покорно уйти из этих мест, где властвует злой дух, пока не поздно, или остаться с нами, коль уже нарушил завет предков, пришел сюда? А может быть, думает, что теперь наши дела еще больше касаются его, что нельзя оставлять людей в беде и что никому другому, а именно ему придется исправлять мою ошибку, даже если для этого придется встретиться в поединке с Харги. Во всяком случае, хотелось, чтобы старик так думал в эти минуты.
Необходимо поговорить с ним. Но как? Лангара объясняется с ним жестами рук, движением губ, иногда прибегает к помощи всего тела. Между нею и глухим стариком давно установился контакт, они легко понимают друг друга. Но я испытываю затруднения. Пытаюсь объяснить ему, что мы действительно убили медведя и туша его лежит в стланике под Ямбуем, куда должны будем идти.
Карарбах силится понять смысл моих жестов и заставляет меня без конца повторять одно и то же.
Наконец-то старик утвердительно кивает головою, — кажется, понял. Он явно удивлен моей ошибкой. Уж ему-то стоило один раз взглянуть на медведя, и он бы узнал его, живым или мертвым, даже через год.
Так неожиданно рухнули наши планы. Придется все начинать сызнова. Видно, не так-то просто покончить с людоедом. Он слишком обнаглел, ведь до этого ему здорово везло. К тому же на его стороне большое преимущество: он хорошо знает местность и может появляться перед жертвой внезапно.
Прежде всего надо доставить пострадавшего на табор и заняться раной. Кто знает, какой яд носит этот хищник в своей клыкастой пасти! И беда еще в том, что в наших аптечках нет ничего от заражения крови. Придется сразу по рации вызывать врача.
Сейчас Степан чувствует себя неплохо. Он даже пытается шутить. Третью цигарку курит.
— А как же с наблюдениями? — спрашивает Цыбин.
— Ну и дела, черт побери! Как бы не завязнуть нам тут, — вырывается у меня с досадой. — Рисковать больше не будем. Мы и так слишком дорого заплатили за Ямбуй. Оставляйте здесь инструмент, снаряжение- словом, все, что нужно для работы, и давайте решим вопрос, как спустить Степана с гольца.
— На руках, — отвечает он.
— Легко сказать, на руках, а по карнизам?!
— И по карнизам спустим. Можно попробовать. Встань-ка, Степан! — И Цыбин помогает ему подняться.
Идти он, конечно, не может, нога у него опухла и сильно кровоточит. Малейшее прикосновение к ней вызывает острую боль.
Мы усаживаем больного на сцепленные руки, он обнимает нас за шеи, и мы идем, идем неудобно, боком, иначе нельзя. Тут, по скалам да по шаткой россыпи, и без груза, того и гляди, завалишься или сорвешься. Но другого выхода у нас нет.
Я обращаюсь к Карарбаху, прошу его как можно быстрее спуститься на табор, передать записку. Тут же сажусь и пишу:
«Павел, опять беда- на гольце появился людоед. Сильно ранен Степан. Немедленно, по любым каналам, свяжись со штабом, нужна срочная консультация врача, что надо предпринять, чтобы не допустить заражения крови и других осложнений. Мы с Цыбиным несем его с гольца».
Цыбин упаковывает инструмент, складывает снаряжение, накрывает брезентом и заваливает камнями.
До нас долетает грохот камней. Мы с ружьями бросаемся к бровке.
— Ого-го!.. — доносится снизу голос Долбачи.
Проводник появляется вместе с двумя рабочими на последнем прилавке. Они спешат, оглядываются. Явно удирают от какой-то опасности.
Долбачи кричит издалека:
— Амакан, большой амакан там! — и показывает на восточный край гольца.
Все они, запыхавшись, выбегают к нам и, увидев сидящего возле тура Степана с забинтованной ногою, без слов догадываются, что на вершине побывал медведь. У них падает и без того неважное настроение.
Теперь нас шесть человек. Принимаю другое решение. Я и Долбачи, дождавшись Загри, отправляемся вниз в кустарник тропкой, которой геодезисты носили на голец дрова. Эта тропка- кратчайший путь с вершины до озера, которым мог воспользоваться Елизар, спускаясь туда на охоту. С собакой не страшно будет встретиться и в зарослях с людоедом. Карарбах пойдет, как намечали, на табор с письмом. Остальные трое поочередно понесут раненого.
Неожиданно из южного ущелья донесся затяжной скрежет, тяжелые разрывы, и долго не смолкал дробный гул падающего потока камней. Не очень-то приятно находиться на вершине, когда под тобою рушатся скалы, и кажется, вот сейчас дрогнет сам Ямбуй и, разваливаясь, поглотит тебя…
Я подвожу Карарбаха к краю западного ската гольца, показываю в сторону табора, скрытого где-то за изломами, и легонько толкаю вперед, — дескать, скорее иди!
Он спрашивает меня жестами, куда я пойду? Говорю ему, что с Долбачи отправляемся в кустарник искать Елизара. Он взбудораженно что-то сердито мычит. Идет к Долбачи, отдает ему записку, машет рукою в сторону табора. Сам же решительно стягивает на груди ремешки дошки, дает мне понять, что пойдет со мною.
Я объясняю, что глухому человеку очень опасно идти сейчас в заросли. Он резко протестует, гневается.
Удивляюсь, на что старик надеется. Забыл ли он, как важен для охотника слух, когда он имеет дело с хитрым и бесстрашным медведем, или считает для себя унизительным получить скидку за счет глухоты? Но что с ним поделаешь! Я не стал уговаривать, да это и невозможно. Он не привык, чтобы другие отменяли его решения.
Долбачи уже гремел камнями далеко внизу.
— Не забудьте: как только доберетесь до табора, сделайте Степану перевязку и проследите за температурой, — говорю я Цыбину. — Если до нашего возвращения появится в эфире врач, запишите все то, что он предложит, и выполните точно.
— Не беспокойтесь, все сделаю.
Странная процессия медленно скрывается за гранью ската. Я стою, прислушиваясь, как следом за ними медленно сползает в глубину грохот камней.
17. Два холмика на поляне
Нам надо дождаться Загрю. Мы усаживаемся на краю площадки. Карарбах закурил. С какой-то удивительной бережливостью он смаковал каждый глоток дыма и задумчиво всматривался в мглистую даль нагорья. Морщины на лбу шевелились, толстые брови нависли над глазными впадинами, выдавая беспокойство. Трубка была его советчиком и другом, к ней он всегда прибегал в тяжелые минуты жизни.
Выкурив трубку и положив ее за пазуху, Карарбах пребывал в том же положении, глубоко погруженным в думы. Он не может оставаться безучастным к нашим делам- это завет предков, и в то же время он во власти суеверия, убежден, что в людоеде дух Харги и бороться
