Горизонт событий - Ирина Николаевна Полянская
В маленьком бараке, в котором когда-то поселились четыре семьи из Мологи, теперь проживают четыре человека: Надя с бабушкой Паней, одинокий Карпов и Нина со шлюза, у которой сын уехал в Сибирь. Жизнь теперешних обитателей барака почти безбытна, они существуют все время налегке, как будто накануне очередного переселения. И то сказать, Волга с каждой весной все ближе подходит к заборчику палисада, полного мологской сирени. Двери комнат нараспашку, мебель все та же, перевезенная на плотах, готовят только по большим праздникам, питаются всухомятку, как придется. В коридорчике стоит только обувь, велосипед Карпова, шкаф, куда складывают старые газеты и где лежит металлическая коробочка из-под зубного порошка с отверстиями в крышке, завернутая во влажную холщовую тряпку. Там на промытой в холодной воде чайной заварке хранится мотыль. За шкафом — две удочки в собранном виде, Карпова и Нади. Карповский удильник покороче, у Нади — длиннее, с хлыстиком из целлулоида, с легким поплавком из сердцевины репейника, кивком из куска граммофонной пластинки, белой мормышкой с бусинами и прозрачной леской.
Когда наступают длительные пасмурные оттепели с мокрым снегом или дождем, Надя с Карповым собираются на плотву. На Рыбинском водохранилище плотва гораздо крупнее, чем, к примеру, на Рузском, говорит Карпов, просверливая лунку. Потому что она питается дрейссеной, мелкой ракушкой, которая распространилась сюда от устья Волги. Надя запускает руку в полушубок, где лежит мыльница с мотылем, разбирает рыбацкий ящик. «А мы еще водичку пустим!» — приговаривает Карпов, просверливая пробные лунки — ищет лунку на границе мутной и прозрачной воды, такое место самое уловистое.
Надя ставит возле облюбованной ею лунки раскладной стульчик, насаживает на крючок кисть рубиновых мотылей и опускает их под лед. «Пусть мормышка достанет до дна, сразу не шевели», — издали напутствует Карпов, высверливая еще и еще одну лунку. «Знаю я». — «Качни из стороны в сторону». — «Знаю». — «Хорошее место нашли», — радуется Карпов. У нее вздрогнул кивок. Карпов тут же кладет свой удильник и присаживается перед Надиной лункой на корточки. «Это она трогает наживку, только трогает, — завороженно шепчет Карпов. — Ну, подсекай! Теперь вываживай!» Ловля пошла и у Нади, и у Карпова, и у Олега. Снег валит на подпрыгивающую и засыпающую плотву. В лунке — снежная каша, слегка пахнет черемухой.
Подошел охотник Витя, держа за уши подстреленного на островах зайца. Длинный, грязноватый, окровавленный заяц похож на печальную куклу Пьеро в несвежем костюме. Весь какой-то смутный, неживой, хотя и не полностью еще погрузившийся в смерть, ветер шевелит пегую шкурку как-то отдельно от зайца, значит, он совсем умер. И рыба под снегом смутная, медленно загружается сном, мерзлой слякотью. Карпов хвалит Надю перед Витей, какая она смышленая, ловкая и терпеливая, но Надя слушает вполуха. Витя — смутный, не из ее жизни, раз в год пересечет лед и исчезает до следующей ловли с длинным смутным зайцем, которого держит, как живого, за уши. Еще одна рыбка забилась на льду, а Витя уже тает в тумане с двумя подлещиками, которых подарил ему Карпов. Надя знает, это примета такая: как только Витя растает в тумане, клевать перестанет, хоть откупайся от него подлещиком, хоть нет, как будто за ним, за его печальным зайцем уходит любопытная рыба.
Надя сидит над лункой, смотрит в дремотную воду и представляет бабушку, бродившую когда-то подо льдом, как вдова по мертвому полю боя. Что можно увидеть из ледяного оконца? Торговую площадь с Богоявленским собором, длинным зданием ломбарда, пожарную каланчу, построенную по проекту губернского архитектора — брата писателя Достоевского? Детский приют на Череповецкой улице? Кладбище у Всехсвятской церкви, утопающее в сирени и черемухе? Старый бульвар? Плотва идет по пересечению Петербургско-Унковской улицы и Воскресенского переулка, где справа — кинематограф, слева, вдали — Бахиревская богадельня, старинные дома из кирпича и дерева — купеческие и мещанские, дубовые рощи, заливные луга, золотые песчаные пляжи, белая пристань с мостками, к которой причалил небольшой свежеосмоленный баркас... Несколько человек торопливо выпрыгивают на пристань. Впереди всех — Надин дед-геолог, загорелый, похожий на древнего грека с небольшой курчавой бородой и насмешливыми глазами, в пенсне на черном шнурке, в белом кителе, парусиновой фуражке и с тростью в руке, за ним — несколько крупных чинов «Волгостроя» в военной форме без знаков отличия (летучий эскадрон НКВД), за ними — двое местных коммунистов. Двумя днями раньше был окончательно отвергнут Калязинско-Мышкинский вариант, по которому водохранилище должно было располагаться в долине Волги, без широкого ее разлива, но в погоне за высокой проектной мощностью решено было окончательно вернуться к Рыбинскому варианту. Взятые в этих местах пробы, в которых попадались остатки земноводных стегоцефалов, рачков и шишек плеуромеи с сохранившимися спорами, свидетельствовали о том, что много миллионов лет назад горообразующие процессы на Урале приподняли дно моря в этих широтах, и оно расчленилось на отдельные лагуны, осушенные жарким солнцем, вследствие чего на дне отложились различные соли, пестроцветные глины, пески и мегрели, а на суше выросли древовидные папоротники, хвощи и плауны. В четвертичный период с гор Скандинавии поползли ледники, и один из них прошел в этих краях, вспахав отложения мелового и юрского периодов. Когда начался цикл потепления, вода из-под тающего льда породила блуждающие реки, проложившие путь в древнейшую впадину Мологско-Шекснинского междуречья, и постепенно заполнили ее водой, а к ней много веков спустя продвинулась еще одна речка, тысячелетиями углублявшая свое русло, — Волга...
Все эти древние дела пылились в институте геологии и никого не интересовали до тех пор, пока не пришла идея увязать их с делами заключенных, которых протекавшие в стране процессы, под стать горообразующим, вынесли в великом множестве, чтобы по чистой воде могли гордо проплывать, глядя на нас из-под очков спасательных кругов, пароходы-человеки, пароходы-писатели, пароходы-композиторы. Город, по которому проходила маленькая процессия во главе с Петром Евгеньевичем, был старинный, чистый, здоровый, весь в черемухе и сирени, в нем никогда не бывало ни чумы, ни холеры, единственная его вина заключалась в том, что он стоял на пути столицы, не позволяя ей сделаться портом пяти морей. Город располагался вокруг двух каменных соборов, четырех церквей и женского монастыря на окраине, выстроившихся на одной линии, повторявшей береговую. Взгляд дедушки неузнавающе скользит по лицу идущей навстречу ему бабушки, он еще не знает (и никогда не узнает), что у него с этой случайно встреченной на улочках Мологи простой женщиной в ситцевом платочке спустя много лет родится общая
