Любимчик Эпохи - Катя Качур
Златка булькала в ладони и тряслась плечами.
— Обратись в профком института, комитет комсомола. Покайся, — он смягчил голос и расправил клокастые брови. — Если они войдут в твое положение, оставят тебя в общежитии и разрешат окончить учебу, то и я оставлю тебя на производстве. Работник-то ты, Корзинкина, хороший. Очень хороший. Могла бы со временем стать высоким специалистом, возглавить цех, а потом и завод! Как же ты себе так жизнь испортила, глупая!
— Меня уже пропесочили в профкоме и на комсомольском собрании опозорили при всех! Также сказали: всякие шалавы будут комнаты занимать, а честным студентам негде жить! — всхлипывала Златка.
— Так вот, делай выводы, Корзинкина, делай выводы…
Корзинкина сделала вывод. Она придумала оставить ребенка в роддоме. На попечении государства. Потом спокойно вернуться к учебе, работе, стать главным специалистом, инженером, начальником цеха, директором завода. А затем плюнуть в рожу Жгутику раскаленной слюной, чтобы он сдох от зависти и раскаяния. Обдумав все до мелочей, она успокоилась и последние месяцы беременности, хоть и страдала от токсикоза, пребывала в приподнято-злом настроении. В городе стояла адская жара, июнь плавил панамки и шляпы, пожухшие газоны жаждали влаги. Златка дежурила в заводской лаборатории ночью. Все замеры были уже сделаны, она свернулась калачиком на плешивом диванчике и кемарила. Вентилятор со сломаной лопастью неровно колыхал воздух вокруг, засасывая и выплевывая завитушку на ее виске. Сквозь дремоту приятно прорывались звуки разгрузки цистерн на железнодорожной платформе позади предприятия. Она любила это лязгание люков, скрип винтов, шум котлов, пыхтение насосов и плеск сливающегося в трубу разогретого фосфора. Мысленно Златка воспроизводила весь процесс: подавала воду в котел цистерны, шестьдесят пять градусов, не больше, нагнетала нужное давление пара, разогревала фосфор, спящий этажом выше под слоем ледяной воды (а зимой под хлористым кальцием), как старого деда под ватным одеялом, заставляла его плавиться, нежиться, превращаться в жидкость и вытягивала насосом в мощный трубопровод, ведущий в заводские цеха. Под сладостный, привычный шум она провалилась в глубокий сон, в федотовский старый дом, где бабушка грела молоко, а мама резала на столе горячий черный хлеб с глянцевой корочкой, посыпала его солью, натирала сальцем и приговаривала:
— Чесночку не хватает, эх, чесночок не помешал бы!
— Да сколько угодно! — смеялась Златка, доставая из кармана фартука упругие сочные дольки чеснока и подбрасывая их в небо, точно воздушные шарики, — у меня много, очень много, ууууоооочень мнуооого…
Ей показалось, что две дольки попали в ноздри, и каким-то непонятным хлопком их раздавило прямо на слизистой. Защипало глаза, чесночный запах пробил до мельчайших альвеол, до щиколоток, до судорог. Златка вскочила, не соображая, где сон, где реальность, пытаясь захватить ртом воздух, как карп на песке. Через секунду, когда хлопки взрывов начали сотрясать стены, а чеснок стал рвать нёбо, она осознала: на разгрузочной произошла авария. Фосфор пробил конструкцию и соединился с горячим воздухом. Толкнув ногой дверь, Златка выбежала в коридор и рванула к выходу в сторону железнодорожных путей. Она мечтала о двух вещах: увидеть, как полыхает любимый элемент, и ощутить, как умирает в утробе нелюбимый ребенок. Ярко-зеленое пламя, представшее перед ней на расстоянии двухсот метров, сжирало все на своем пути. Это было завораживающе. Даже громовержец Зевс со своими потугами родить молнию казался салагой в сравнении с этим разгневанным исполином. Златке свело челюсть, перекосило глаза, и она, теряя сознание, рухнула на колени — как и положено верующему при виде Бога во плоти.
Рвота была неукротимой. В больничной палате, где она очнулась, стоял таз, похожий на тот, которым она лупила Фаню, и Златка изрыгала в него кровавую массу с небольшой примесью еды. Ребенок изнутри отчаянно молотил руками и ногами в живот, словно заживо погребенный в крышку заколоченного гроба. В проеме двери стояли главврач заводской больницы и главный инженер «ХимФосфора». Они разговаривали под жуткие звуки блюющей Златки, пытаясь ее перекричать. Наконец рыжуля откинулась на подушку и затихла. Долетающие до уха слова начали приобретать смысл.
— Да нет никакого резона, она все равно ничего не расскажет, умрет максимум через неделю-две, — говорила женщина в белом халате, — от такой дозы не выживал еще никто.
— Поймите, — умолял ее инженер, — здесь все не по закону. Она проходила практику и не имела права дежурить ночью. Она беременна и ей запрещено было находиться в лабораториях и цехах на таком позднем сроке. Она прекрасно разбирается в производстве и могла видеть, как произошла авария. И наконец, — инженер загибал толстые пальцы, — ее нашли без элементарных средств защиты, в которых люди просто обязаны находиться на заводе!!! Вы понимаете, что это — тюрьма для меня и нашего директора!!!
— Как же я это все оформлю? Как объясню, куда делся пациент через день после поступления? — врач перешла на шепот.
— Да просто уничтожьте все записи о ее поступлении, пока не грянула проверка, — колотился инженер, — она же не одна к вам прибыла? Еще восемь мужиков в нормальных скафандрах химзащиты, которые выживут и подтвердят, что авария — результат разгерметизации цистерны. И предприятие здесь ни при чем!
— И куда вы ее денете? Она же не песчинка! — врач терла потной ладонью лоб.
— Отправим в глухую деревню. Там о ней позаботятся, подлечат…
— Подлечат — это вряд ли, — усмехнулась врач.
— Ну, значит, достойно похоронят. Искать ее никто не будет. Она круглая сирота, проститутка. Кто за нее вступится?
— Вы будете у меня в огромном долгу, — выдохнула врач.
— Не сомневайтесь! — Инженер схватил ее липкую ладонь и прижал к груди. — Отблагодарим так, что внуки ваши будут в деньгах купаться.
Последних слов Златка уже не слышала, она вновь извергала багровое месиво в эмалированный крапчатый таз. В это время главный инженер сидел в белой «Волге» директора завода и, густо потея, докладывал о разговоре с врачом.
— Возьмешь «уазик» хозотдела и отправишь ее в Томилино сегодня ночью. Есть надежный водитель? Который язык не развяжет? — директор тоже тяжело дышал.
— Есть, стоит в очереди на квартиру, — дрожал инженер.
— Дашь квартиру вне очереди. Но только он должен сделать еще кое-что.
— Все, что скажете.
— Пусть для надежности придушит ее по пути или пристукнет чем-нибудь, чтобы уже точно не очухалась. Слишком много на кону. Рисковать нельзя.
— За квартиру он кого угодно задушит, — заверил инженер.
— И пусть земля ей, дурочке, будет пухом…
За полночь Иван Дергачев, высокий жилистый жеребец, принимал с черного хода больницы замотанный в простыни сверток. Со стороны казалось, что ему передали забинтованную мумию, которую он на руках
