Наталья Копсова - Русская жена
"А все же Гунар - не мой муж и никогда им не станет!" - с окончательно вернувшимся оптимизмом думала я, выводя из комнаты одну из своих любимейших подружек. Глава шестая
Пакуя в своей комнате вещички, я услышала характерные звуки самоуверенной речи что-то подозрительно рано вернувшегося с работы Гунара. Для повторной встречи с ним не набралась еще достаточно сил, поэтому крикнула приглашавшей отобедать Ольге о расстройстве желудка и как можно быстрее заперлась в ванной, опасаясь ее настойчивых забот. Снизу до меня продолжало доноситься громкое хлопотливое кудахтанье вполне пришедшей в себя после нашего разговора лучшей подруги.
- Нет, нет и не проси. Пока все не съедите, изюма для белок не дам. Куда, куда ты побежал, бес несчастный? Вернись, я тебе говорю! Да что же ты за наказание такое на мою голову?! За Машечкой в лесу следите. Вот Сереженька - один молодец.
Ольгин голос звучал очень даже оптимистично, видимо, все ночные, равно как и дневные страхи благополучно ею позабылись. Я успокоила себя, что это можно считать положительным эффектом от моей непутевой поездки; развесила наше белье сушиться, чтобы до завтра оно успело высохнуть, и блаженно запрыгнула в постепенно заполняющуюся розовой пеной ванну. А что еще оставалось делать?
Отражаясь сразу во всех зеркалах с подсветками, я удовлетворенно мечтала о своем доме, в котором окажусь уже завтра ночью. Как ни верти - в гостях... а особенно в таких. Точно, пора домой. Ничего здесь не придумаешь, ну ничегошеньки.
На первом этаже явно разгоралось очередное представление в Ольгином семействе. Кто-то принялся неестественно громко визжать, орать, метаться и бегать вверх-вниз по лестнице. Аккордно-завершающего скандала как раз-то и не хватало, только, ради Бога, на этот раз без меня! Приняв твердое решение не покидать своего убежища ни под каким видом до окончания любых разборок (эти милые бранятся - только тешатся), я погрузилась в пену еще глубже. Мои мысли внезапно были прерваны истерично-ошалелыми Ольгиными воплями и пугающими выкриками ее мужа, отчетливо раздавшимися теперь в соседней спальне. Группа орущих переместилась на расстояние чересчур опасной ко мне близости. С тревожно застучавшим сердцем, сразу же начавшим отдавать удар за ударом в левый висок, я, по самые губы, замерла в розовой воде и настороженно прислушалась.
- Саша, Сашенька, что же ты делаешь? Его нет здесь, нет. Уходи, умоляю тебя. Я ведь ничего плохого тебе не сделала. За что же, а... - надрывно стенала Ольга за тонкими современными перегородками из передовых хлюпких материалов. Мне отчетливо представилось, как она при этом заламывает руки. Ты же ведь нас бросил. Сам уехал и весточки не подал. Ну умоляю тебя - уйди по-доброму. У нас теперь совсем другая жизнь.
- Это ты, любящая жинка, скройся с глаз моих от греха подальше. Слышишь, тварь? Я повторять не люблю, ты меня знаешь. Где Борька, а? Все равно найду сына и заберу. А ты, ах ты, сукин сын! Ну гад, ты у меня доигрался!
Послышались звуки падения тяжелых предметов и тел, потом глухое сдавленное мычание. Именно так, вспыхнула в моем сознании шалая мысль, должно быть, и мычат приговоренные к бойне быки. И тут-то я сообразила, что мне вроде смутно знаком мужской голос с глубоким придыханием в конце каждой фразы и человек говорит исключительно по-русски.
Тише мыши я выбралась из пены и, бесшумно сняв с петли крючок, пугливо приникла к ведущей в спальню дверной щели. Обзор совсем был никуда, и пришлось образовать щель чуть шире. В центре открывшейся панорамы, в пол-оборота ко мне на смято-кружевной Олиной постели восседал еще более мрачный, чем обычно, моряк Александр с канадской "Red Line". Распластанное, расхристанное тело, вероятнее всего, принадлежащее Гунару-Хельвигу, спиной вверх обреченно лежало на кровати. В затылок Гунару Саша с силой упирал оружие, наподобие партизанских обрезов образца Второй мировой. Ольга стояла на коленях, нечленораздельно завывала и заламывала в отчаянии руки.
Ледяная кровь ужаса бросилась мне в лицо, а стаи спутанных, пугливых мыслей, мешая друг другу, рванули в голову. Вознамерясь убежать из ванной как можно дальше и быстрее, даже в панике я все же сообразила сперва накинуть на себя халат, но при этом запуталась в поясе и сильно затянула процедуру побега. А что если убийца услышит шаги на лестнице и погонится за нежелательным свидетелем? Внезапно ощутив небывалый прилив смелости, исключительно ради спасения Гунара из рук озверевшего Саши, я героически грохнула об пол сушилкой со своим бельем и тут же с чувством горького раскаяния в громком поступке импульсивно съежилась в комочек и вжалась в скромный уголочек между розовой раковиной в форме морской раковины и белым шкафчиком для полотенец. Наступило затишье, как перед грозой. В ту же секунду из спальни раздался вибрирующий на запредельных частотах полувой-полувопль последнего отчаяния - прощальная песня смерти, которой живым лучше и не знать. Потом грянул родной русский оглашенный мат, да такой, что кровь в жилах застыла и почти полностью прекратила кровоснабжение сосудов. Затем все оборвалось во внезапно наступившую тишину: зловещую, замогильную, окончательную. Кончилось или кончили?..
С холодными, как у рыбы, конечностями, с округлившимися от страха совиными глазами, с помертвевшими, неудержимо трясущимися губами, мы вдвоем: я и мое бледное отражение опять всунулись в дверную щель.
Картина изменилась кардинальным образом: Ольга переместилась в центр событий и вроде как бы легла третьей на странно свесившегося с Гунара-Хельвига Сашу. На Сашином посиневшем лице мемориально застыла гордая гримаса выполненного до конца долга. Двое мужчин не шевелились и не подавали ни малейших признаков жизни. Ольга беспрерывно дрожала всем телом и что-то едва слышное пыталась бормотать. Собравшись с духом, почти летя над мягким ковровым покрытием на полу спальни, я осторожненько зашла и, чуть выждав, на цыпочках подкралась поближе к драматическому ложу.
- Сашенька, прости меня, Сашенька, любимый, ответь. Сашка, ведь ты живой? Я знаю, что ты живой! - горячо, безудержно шептала Оля и никоим образом не желала меня замечать, хотя я остановилась прямо перед ней. В ее сведенном до окостенения правом кулаке, как в стальных тисках, был зажат намертво кованый кавказский кинжал, самый нижний с ковра на стене. Другой рукой она с нежной любовью ласкала затылок и плечи своего русского мужа. В Сашином крутом моряцком боку зияла глубокая рана, истекающая пронзительно алой, свежей кровью. Тоненькой, но беспрерывной, скорой струйкой русская, всегда немного шалая, жизнь вначале выливалась на атласно-кружевное покрывало с Вологодчины, а уже с него часто-часто капала на норвежский половой текстиль и заодно на пистолет системы Макарова. Система могла быть и другой, но вот обреза там не было точно. Норвежский муж Ольги лежал неподвижно. У меня было странное ощущение сильно затянувшегося воскресного сна. Я легонько прикоснулась к Олиным всклокоченным волосам.
- Нет, нет, не тронь меня, Сашенька! Не наказывай. Прости, любимый. Ведь я ничего плохого не хотела. Ты сам нас бросил, сам. Я ни в чем перед тобой не виновата, я...
Резко взвыв, Ольга живо развернулась в мою сторону и вперила молящий взор куда-то вдаль. Рука сама дернулась назад от подругиных волос, как от пламени. Тяжелейшая судорога волной прокатилась по словно желеобразному беременному телу несчастной женщины, зигзагообразно перекосив его из стороны в сторону. Я охнула и, зарыдав, бросилась прочь из дома кошмаров.
Черные стволы деревьев врезались в молочное небо, с востока надвигалась холодная мгла. Недобрый, упрямый ветер задул мне в лицо, а я все шла и шла по тропинке вперед, пока не добрела до последнего в поселке дома. Какая-то пожилая норвежка, развешивая в саду белье, бросила на меня удивленный взгляд, но тут же отвернулась и продолжила свое дело. Я направилась прямо к ней и, путаясь в норвежских, английских и русских фразах, с трудом объяснила о несчастье в доме номер шесть по Эльсвевейну. Женщина в манере великих драматических актрис прошлого выразительно и широко взмахнула сильными белыми руками и резво побежала в дом. Немного постояв в чужом саду рядом с развевающимися как знамена полосатыми полотенцами, я развернулась и двинулась прямо в лес. Решительно дойдя до знакомой полянки, откуда Ольгин дом обозревался как на ладони, я села на выжженную траву под высокую прямую сосенку, до упора вдавив спину в ее шероховатую кору. Жесткая кора больно царапала мою, но будто бы чужую спину, о которой я просто имела некоторое представление. Несколько ледяных капель упали на волосы; то начинался дождь? Да нет, всего лишь вечерняя роса с веток осыпалась.
Одна полицейская машина и две "скорые" прибыли одновременно. Заслышав надрывные сигналы сирен, обитатели поселка словно на сходку потянулись к месту трагедии. Я привстала, напрягла зрение и насторожилась: мои дети и Борис спускались к дому по противоположному склону. Завидев множество людей и машин, Борис опрометью бросился вперед и с разбегу врезался в дюжего санитара, дотоле неторопливо вылезавшего из чрева автомобиля с красным крестом на борту. Понесли носилки; я не смогла разобрать, кто на каких, но их было трое. Ожесточенно жестикулируя и отчаянно оря, Борис метался между "скорыми", а потом пропал: видимо, забрался внутрь одной из них. Я же отвлеклась на Машу и Сережу, стоящих в первых рядах толпы и зачарованно наблюдающих происходящее. Близко к месту кровавой драмы они не подходили, и это было хорошо, это было правильно. Но тут Сережа не стал стоять в стороне, сорвался с места и, подлетев к высокому полицейскому у крыльца, принялся что-то горячо тому доказывать. К моей радости, равнодушно-приветливый полицейский одобрительно похлопал сына по плечу и, потеряв всякий интерес к моему ребенку, отослал его обратно в толпу.
