Иван Тургенев - Новь
- Il est tres cassant, ты знаешь; очень уж он презирает народ, что я весьма...осуждаю! К тому же я с некоторых пор замечаю в нем какую-то раздражительность, придирчивость... Или его дела там (Сипягин качнул куда-то неопределенно головою... но жена поняла его) - не подвигаются ? А?
- Открой глаза... опять скажу я тебе.
Сипягин приподнялся.
- А? (Это "А?" было уже совсем другого свойства и в другом тоне... гораздо ниже.) Вот как?! Как бы я уж их тогда слишком не открыл!
- Это твое дело; а насчет твоего нового молодого - если он только приедет сегодня - ты не беспокойся; будут приняты все мены предосторожности.
И что же? Оказалось, что никаких мер предосторожности вовсе не требовалось. Соломин нисколько не сконфузился и не испугался. Когда слуга доложил о нем, Сипягин тотчас встал, промолвил громко, так, чтоб в передней было слышно: "Проси! разумеется, проси!" - направился к двери гостиной и остановился вплоть перед нею. Лишь только Соломин переступил порог, Сипягин, на которого он едва не наткнулся, протянул ему обе руки и, любезно осклабясь и пошатывая головою, радушно приговаривая: "Вот как мило... с вашей стороны... как я вам благодарен", - подвел его к Валентине Михайловне.
- Вот это женка моя, - проговорил он, мягко нажимая своею ладонью спину Соломина и как бы надвигая его на Валентину Михайловну, - а вот, моя милая, наш первый здешний механик и фабрикант, Василий... Федосеевич Соломин. Сипягина приподнялась и, красиво взмахнув снизу вверх своими чудесными ресницами, сперва улыбнулась ему - добродушно, как знакомому; потом протянула ему свою ручку ладонью вверх, прижимая локоток к стану и наклонив головку в сторону ручки... словно просительница. Соломин дал и мужу и жене проделать над ним все ихние штучки, пожал руку и ему и ей - и сел по первому приглашению. Сипягин стал беспокоиться - не нужно ли ему чего? Но Соломин отвечал, что ничего ему не нужно, что он нисколько не устал с дороги и находится в полном его распоряжении.
- Так что можно вас попросить пожаловать на фабрику ? - воскликнул Сипягин, как бы совестясь и не смея верить такой большой снисходительности со стороны гостя.
- Хоть сейчас, - отвечал Соломин.
- Ах, какой же вы обязательный! Прикажете дрожки заложить? Или, может быть, вы желаете пешком...
- Да ведь она, чай, недалеко отсюда, ваша фабрика?
- С полверсты, не больше!
- Так на что же экипаж закладывать?
- Ну, так прекрасно. Человек, шляпу мне, палку, поскорее! А ты, хозяюшка, хлопочи, обед нам припасай! - Шляпу!
Сипягин волновался гораздо более, чем его гость. Повторив еще раз: "Да что ж это мне шляпу!", он - сановник! - выскочил вон - совсем как резвый школьник. Пока он разговаривал с Соломиным, Валентина Михайловна посматривала украдкой, но внимательно, на этого "нового молодого". Он спокойно сидел на кресле, положив обе обнаженные руки себе на колени (он так-таки и не надел перчаток), и спокойно, хотя с любопытством, оглядывал мебель, картины. "Это что такое? думала она. - Плебей... явный плебей... а как просто себя держит!" Соломин действительно держал себя очень просто, не так, как иной, который прост-то прост, но с форсом: "Смотри, мол, на меня и понимай, каков я есть!" - а как человек, у которого и чувства и мысли несложные, хоть и крепкие.
Сипягина хотела было заговорить с ним - и, к изумлению своему, не тотчас нашлась. "Господи! - подумала она, - неужели же этот фабричный мне импонирует?"
- Борис Андреич должен быть вам очень благодарен, - промолвила она наконец, - что вы согласились пожертвовать для него частью вашего драгоценного времени ...
- Не так уж оно драгоценно, сударыня, - отвечал Соломин, - да ведь я и ненадолго к вам.
"Voila ou L'ours a montre sa patte", - подумала она по-французски; но в эту минуту ее муж появился на пороге раскрытой двери, с шляпой на голове и "стиком" в руке. Стоя в полуоборот, он развязно воскликнул:
- Василий Федосеич! Угодно пожаловать? Соломин встал, поклонился Валентине Михайловне и пошел вслед за Сипягиным.
- За мной, сюда, сюда, Василий Федосеич! - твердил Сипягин, точно он пробирался по каким-то дебрям и Соломину нужен был проводник. - Сюда! здесь ступеньки, Василий Федосеич!
- Коли уж вам угодно меня величать по отчеству, - промолвил не спеша Соломин, - я не Федосеич, а Федотыч.
Сипягин оглянулся на него назад, через плечо, почти с испугом.
- Ах, извините, пожалуйста, Василий Федотыч!
- Ничего-с; не стоит.
Они вышли на двор. Им навстречу попался Калломейцев.
- Куда это вы? - спросил он, покосившись на Соломина. - На фабрику? C'est la l'individu en question?
Сипягин вытаращил глаза и легонько потряс головою в знак предостережения.
- Да, на фабрику... показывать мои грехи да прорехи - вот господину механику. Позвольте вас познакомить! господин Калломейцев, здешний помещик; господин Соломин ...
Калломейцев кивнул раза два головою - едва заметно - совсем не в сторону Соломина и не глядя на него.
А тот воззрелся в Калломейцева - и в его полузакрытых глазах мелькнуло нечто...
- Можно присоединится к вам? - спросил Калломейцев. - Вы знаете, я люблю поучиться.
- Конечно, можно.
Они вышли со двора на дорогу - и не успели пройти и двадцати шагов, как увидели приходского священника, в подоткнутой рясе, пробиравшегося восвояси, в так называемую "поповскую слободку". Калломейцев немедленно отделился от своих двух товарищей и, твердыми, большими шагами подойдя к священнику, который никак этого не ожидал и несколько оробел, - попросил его благословения, звучно поцеловал его потную красную руку и, обернувшисъ к Соломину, бросил ему вызывающий взгляд. Он, очевидно, знал про него "кое-что" и хотел показать себя и "нос наклеить" ученому проходимцу.
- C'est une manifestation, mon cher? - процедил сквозь зубы Сипягин.
Калломейцев фыркнул.
- Oui, mon cher, une manifestation necessaire par le temps qui court!
Они пришли на фабрику. Их встретил малоросс, с громаднейшей бородой и фальшивыми зубами, заменивший прежнего управляющего, немца, которого Сипягин окончательно прогнал. Этот малоросс был временной; он явно ничего не смыслил и только беспрестанно говорил: "ото..." да "байдуже" - и все вздыхал.
Начался осмотр заведения. Некоторые фабричные знали Соломина в лицо и кланялись ему. Одному он даже сказал: "А, здравствуй, Григорий! Ты здесь?" Он скоро убедился, что дело велось плохо. Денег было потрачено пропасть, да без толку. Машины оказались дурного качества; много было лишнего и ненужного, много нужного недоставало. Сипягин постоянно заглядывал в глаза Соломину, чтобы угадать его мнение, делал робкие запросы, желал узнать, доволен ли он, по крайней мере, порядком? Порядок-то есть, - отвечал Соломин, - но может ли быть доход - сомневаюсь.
Не только Сипягин, даже Калломейцев чувствовал, что Соломин на фабрике как дома, что ему тут все известно и знакомо до последней мелочи, что он тут хозяин. Он клал руку на машину, как ездок на шею лошади; тыкал пальцем колесо - и оно останавливалось или начинало вертеться; брал на ладонь из чана немного того месива, из которого выделывается бумага, - и оно тотчас показывало все свои недостатки. Соломин говорил мало, а на бородатого малоросса даже не глядел вовсе; молча вышел он также из фабрики. Сипягин и Калломейцев отправились вслед за ним. Сипягин не велел никому провожать себя... даже ногою топнул и зубом скрипнул! Очень он был расстроен, - Я по вашей физиономии вижу, - обратился он к Соломину, - что вы моей фабрикой недовольны, и я сам знаю, что она у меня в неудовлетворительном состоянии и не доходна; однако, собственно... вы, пожалуйста, не церемоньтесь... Какие ее важнейшие погрешности? И что бы сделать такое, дабы улучшить ее?
Писчебумажное производство не по моей части, - отвечал Соломин, - но одно могу сказать вам: промышленные заведения - не дворянское дело.
- Вы считаете эти занятия унизительными для дворянства ? - вмешался Калломейцев.
Соломин улыбнулся своей широкой улыбкой.
- О нет! Помилуйте! Что тут унизительного? Да если б и было что подобное дворянство ведь этим не брезгает.
- Как-с? Что такое-с?
- Я хочу только сказать, - спокойно продолжал Соломин, - что дворяне не привыкли к этого рода деятельности. Тут нужен коммерческий расчет; тут все надо поставить на другую ногу; выдержка нужна. Дворяне этого не соображают. Мы и видим сплошь да рядом, что они затевают суконные, бумажные и другие фабрики, а в конце концов - кому все эти фабрики попадают в руки? Купцам. Жаль; потому купец - та же пиявка; а только делать нечего.
- Послушать вас, - вскричал Калломейцев, - дворянам нашим недоступны финансовые вопросы!
- О, напротив! дворяне на это мастера. Концессию на железную дорогу получить, банк завести, льготу какую себе выпросить или там что-нибудь в таком роде - никто на это, как дворяне! Большие капиталы составляют.
Я именно на это намекал - вот когда вы изволили рассердиться. Но я имел в виду правильные промышленные предприятия; говорю - правильные, потому что заводить собственные кабаки да променные мелочные лавочки, да ссужать мужичков хлебом и деньгами за сто и за полтораста процентов, как теперь делают многие из дворян владельцев, - я подобные операции не могу считать настоящим финансовым делом.
