Молчи, Россия, молчи! Полиция не дремлет - Аркадий Тимофеевич Аверченко
– Цензором назначали обязательно дурака.
А так как в петроградском комитете было цензоров несколько десятков, то эта внушительная группа цельных, крепко-сбитых, профильтрованных и проверенных дураков производила грандиозное, незабываемое впечатление.
Казалось, что по всей России был кликнут клич, были произведены среди всероссийских дураков прямые, тайные и всеобщие выборы, и результатом этого явились те несколько десятков великолепных породистых дураков, которым официально было присвоено наименование: «члены цензурного комитета».
В чем тут секрет – непонятно, но всякий свежий человек сразу мог отметить яркую связь между должностью цензора и особым устройством мозговых извилин, комплекс которых характеризует старого матерого опытного дурака.
Не как полемист, а как хирург, как ученый, рассматриваю я сейчас вскрытый цензорский мозг на своем операционном столе, и нет у меня сомнений и ясно мне, как божий день:
– Дурак ты, голубчик.
Результат моих исследований таков:
– Если цензор, значит – дурак. Если не дурак, значит, не цензор, а просто прохожий, забредший сюда, в это казенное желтое здание на Театральной улице, по ошибке, – и вот уже вижу я своими умственными очами, как зовет тебя, случайного прохожего, в свой строгий кабинет председатель цензурного комитета и говорит он тебе, строго наморщив брови: «А ведь вы, голубчик, нам не подходите. Какой же вы цензор? Вот вы пропустили и то, и это. Разве можно? Нет, вы для нас слишком умны».
А еще бы! Негоже быть умному человеку в этом царстве сплошных рафинированных дураков.
Были ли эти цензурные дураки злы? Нет. По совести говоря, не были. Они даже не мстили, если мы пробовали посмеяться над ними в журнале.
Надо быть справедливым: народ все был не злой, не яростный, но до бесконечности глупый.
Какое-то сплошное безысходное царство свинцовых голов, медных лбов и чугунных мозгов.
Расцвет русской металлургии.
* * *
Сейчас я подхожу к самому деликатному месту моей статьи… сейчас я буду рассказывать правду, только голую неприкрашенную истину, и я убежден, что читатель ни на йоту мне не поверит. Так оно все странно, неслыханно и ни на что не похоже.
Однако заверяю своим честным словом, что все нижеследующее – правда, которую может подтвердить любой из моих товарищей по работе.
Принужден сделать такое предисловие, переходя к фактам и иллюстрациям моей девятилетней работы с цензурой.
* * *
Однажды я вырезал из газет два циркуляра: одного министра о том, что нужно экономить бумагу и не вести ненужной переписки, и другого министра – о том, что министрам нужно писать с обращением «ваше высокопревосходительство», к директорам департамента – «ваше превосходительство» и т. д.
Эти циркуляры я распорядился набрать и вставить в журнал безо всяких комментариев и критики.
Цензура их не пропустила.
– Почему?! – завопил я
– Это издевательство, – со скорбной извиняющейся улыбкой объяснил цензор.
– Да ведь эти циркуляры были разосланы?
– Были.
– И напечатаны во всех газетах?!
– Напечатаны.
– И вы их пропустили?
– Пропустили.
– Почему же нам нельзя?
– Рядом они стоят. Неудобно. Если бы расставить их в разные номера – тогда другое дело.
* * *
Однажды мной был представлен на цензуру графический рисунок О. Шарлеманя – римский воин, потрясающий копьем. У ног его были сложены отрубленные вражеские головы, а под рисунком П. Потемкин подписал стихи, воспевающие доблесть римских воинов и прелести войны.
И вдруг меня вызывают в цензуру:
– Этот рисунок мы пропустить не можем.
– Что-о-о?
Я смотрю на цензора широко открытыми выкатившимися глазами. Он на меня – сквозь две хитро прищуренные щелочки.
– Я не понимаю, в чем дело. Что за причина?
Лукаво, с легким заигрыванием, он толкает меня локтем в бок:
– Ну да, не понимаете! Знаем мы, как вы не понимаете. О-о, вы, сатириконцы, хитрый народ, с вами нужно держать ухо востро!
– Даю вам честное слово, не понимаю!
– Не понимаете? Так, так…
Смотрит на меня с неописуемым лукавством, как авгур на своего собрата-авгура.
– Не понимаете? Будто! Ну я вам объясню. Вот тут у ног воина лежат четыре головы – так?
– Так.
– Хорошо-с. Одна, скажем, Абдул-Гамида, другая Мануэля Португальского, третья – персидского шаха… Так-с. (Значительно и тихо, приблизив свое лицо к моему лицу): – А четвертая голова – чья?
Ну разве это не страшно? Какие растленные, сплющенные мозги должны быть у этого дурака, чтобы в безобидном художественном рисунке на античную тему найти страшный намек на то, о чем тогда и думать боялись.
Ужаснее всего было то, что он не бушевал, не грозил мне скорпионами, а только тихонько и лукаво подхихикивал: «А что, мол, – хотели меня обойти? Ан, я вас и разоблачил!»
* * *
Однажды представили мы на цензуру рисунок, иллюстрирующий безобидный еврейский анекдот: еврей, сидя верхом на лошади, съезжает, благодаря ее прыжкам, к самому хвосту и кричит испуганно окружающим: «Давайте мне скорей другую лошадь – эта уже кончается».
Я готов дать любую премия тому человеку, который догадается, почему не был пропущен этот рисунок.
Не мог бы объяснить этого и я даже под угрозой смертной казни.
А цензор объяснил (факт!):
– Это неудобно. Тут у вас написано, что лошадь уже кончается, что еврей съезжает к хвосту…
– Ну?!!!!!
– Ну а теперь, вы сами знаете, когда стали поговаривать об отставке министра Хвостова – это намек, который всякому понятен.
В тот момент мне жгуче захотелось взломать ему перочинным ножом голову и заглянуть туда: что там? Вот бы, я думаю, закашлялся от пыли!
* * *
Когда сатириконцы предприняли издание детского журнала «Галчонок», то А. Радаков придумал напечатать в «Сатириконе» интригующее объявление: в одном номере только букву «Г», а в другом «а», в третьем «л» и т. д., пока не составится целое слово.
Но на первой же букве мы в цензуре споткнулись.
Едем объясняться:
– Почему такое?
– Не могу пропустить. У вас тут какое-то кривое что-то нарисовано.
– Ну да. Буква «Г». Что же тут нецензурного?
– Да ведь она на ногу похожа!
– С этим ничего не поделаешь. Всякая буква «Г» на ногу похожа.
– Вот это и неудобно.
В унисон раздались два вопля – мой и Радакова:
– Почему?
– Да как вам сказать… Видите ли… этот рисунок напоминает ногу, а у наследника Алексея, как известно, болит нога. Могут счесть за недостойную шутку. Тем более, что журнал-то – для детей.
Сказал и сам полураскрыл испуганно рот: не хватим ли мы его сейчас стулом по голове.
По лицу Радакова я ясно видел, что он был недалек от этого.
Но обошлось благополучно. После долгих
