Мальчик как мальчик - Александр Альбертович Егоров
– Еще слово, и я запущу в вас пепельницей, – пообещал я.
– Театр. Опять театр.
Он был кругом прав. Мне ничего не оставалось, как замолчать. Проклятый укол действовал, и мои мозги словно были обложены ватой. Вспоминать было куда легче: картинки в памяти были неизменными, над ними не приходилось думать.
– Не обижайтесь, друг мой, – задушевно промолвил Тимур Макбетович. – Я ведь просто размышляю вслух. И потом, при моей работе такого навидаешься… помните Жорика Садовского? Ну, пассажира, которому вы нос разбили? Хотите знать, за что он к нам попал?
– Мне параллельно, – отозвался я.
– Вы в своем репертуаре. Ну и хорошо. Спокойнее спать будете. Так вот: возвращаясь к нашему разговору… все-таки, почему вы выбрали Меньшикова? Почему, скажем, не этого рыженького, Макса?
Доктор притворялся наивным. А может, не притворялся. Может, для него люди и вправду были на одно лицо? Возможно, он отслеживал только патологию внутри черепной коробки и не замечал всего остального?
Мы с ним в чем-то похожи, подумал я.
– Гениальность – это болезнь, – сказал я тихо. – Макс был слишком здоровым.
– Вы говорите – был? Ах, да…
Тимур Макбетович поморгал узкими своими глазками. Что-то было в этих глазках, что-то поблескивало там, будто и туда неизвестные шпионы сумели запрятать крошечные объективы видеокамер.
Тимур помолчал и начал снова:
– Но в чем же выражается эта болезнь, по-вашему? Каковы ее симптомы? Расскажите мне, я постараюсь понять.
На секунду я вдруг вообразил себя на телеэфире. Давным-давно такие же наивные ребята, разве что помоложе, вглядывались в мое интеллигентное лицо и выдавали свои вопросы, один другого умнее. Что-то там было и про гениальность, я помню. Вот только что я тогда ответил?
Черт бы побрал эти транквилизаторы.
– Гениальность – это повышенное быстродействие, – сказал я, еле ворочая языком. – Сверхпроводимость. Сверхчувствительность. Скорость реакций. Понимаете?
– Вот как, – протянул Тимур Макбетович. – Ну да, конечно. «Доктор Фаст».
Я стиснул зубы.
Нихрена это не объясняет, думал я. Любой задроченный шахматист одарен сверхбыстродействием. Но девчонки не дежурят ночи напролет у его подъезда и не рисуют сердечки красной помадой на асфальте, чтобы было видно из окна.
Есть что-то еще. Голос. Ты мог бы читать вслух расписание электричек, и тебя слушали бы, не отрываясь. Кто-то уже говорил о том же самом[2].
Движения. Это гипнотически действует на визуалов. Пластика Траволты даст десять баллов форы интеллекту Олдмана. Однажды я поставил тебе «Лихорадку субботней ночи». Ты только посмеялся. А потом отпросился на курсы танцев. И я был бы слеп, как крот, если бы не заметил результат уже через неделю.
И самое главное. Ты понравился мне, а на всех остальных мне всегда было наплевать.
– Вы сказали: повышенное быстродействие, – задумчиво проговорил Тимур Макбетович. – Скорость реакций. Скоростной спорткар. Но мне почему-то активно не нравится этот несчастный случай с ним. Он какой-то немотивированный. Ваш парень не увлекался веществами?
– У него была эпилепсия, – сказал я.
– Да? В новостях про это ничего не говорили.
– Никто про это и не знал, – отозвался я.
Доктор кивнул. Побарабанил пальцами по коленке. Наморщил лоб.
Конечно, ты не просто так попал в аварию, – думал и я вслед за ним. Приступ легко мог повториться. Усталость после съемок. Ритмичное мигание фонарей. Секундное помутнение сознания – и вот ты уже летишь бортом в отбойник. И ни один сучий следователь не докопается до причины: мальчишка на «мерседесе» с купленными правами – вот вам и причина, и следствие.
Когда Тимур Макбетович снова поднял глаза на меня, его лицо было безмятежным.
– Вы, Сергей, как-то раз вспоминали о кризисе среднего возраста, – сказал он. – Было бы интересно развернуть эту мысль. У вас и на этот счет есть своя теория?
– Моя теория имеет значение только для меня.
– Ну, не стесняйтесь. Вы очень интересный собеседник, – Тимур развел руками, будто просил подтверждения у молчаливых невидимок. – Нет, правда. Среди ваших… собратьев… нет ни одной яркой личности. Сплошь стандартные истории, как из учебника судебной медицины. Вы же – совсем другое дело. С вами говоришь – как будто спектакль смотришь.
Заслушавшись, я чуть не уронил сигарету. Вот плут, – подумал я про доктора.
– Нет никакого кризиса, – сказал я вслух. – Есть критический уровень ошибок, которые накапливаются и не исправляются.
– Но ведь это – жизненный опыт, разве нет?
– Никакой это не опыт. А просто ошибки. Теперь я это точно знаю.
Мы помолчали.
– И что же с этим делать? – спросил затем Тимур Макбетович.
– Ничего, – пожал я плечами. – Обнулить результат. И начать сначала.
– Это как же?
– Запустить в вас пепельницей. Встать и уйти отсюда подальше.
Доктор погрозил мне пальцем:
– А вот про это даже думать забудьте.
– И не надейтесь. Если честно, я только об этом и думаю. С тех пор, как попал к вам.
Еле уловимая тень скользнула по лицу Тимура Макбетовича.
– Все лучше, чем в следственный изолятор, – заметил он.
Я промолчал. Было поздно. Страшно хотелось спать.
– Вы бы отпустили меня отсюда, – сказал я тупо. – Я же здоров. И вы это прекрасно знаете.
– Да ладно. Диагноз налицо. Всем известный маниакально-депрессивный психоз. В наличии и мания, и депрессия.
– Подробнее, пожалуйста.
– Мания – это ваша концентрация на одном желанном предмете. Депрессия – от сознания его недоступности.
Я скрипнул зубами.
– Вот именно, – продолжал Тимур. – Все это почти не выходило бы за рамки, если бы не выраженные всплески агрессии. Надо же – попытались задушить собственную жену! А помните, как вы отличились сегодня? Ударили Жорика Садовского. И все из-за этого парня. С которым, как вы сами говорили, вы даже не были в…
– Еще слово… – прервал я.
– Еще несколько слов. Поверьте, меня даже не интересует проблема латентного гомосексуализма. Я вообще не вижу в этом никакой проблемы. Это один из самых распространенных сбоев биологической программы. Неверная интерпретация входящих данных. Как говорится в одном мудром анекдоте, малчик сам виноват! Меня интересует другая программа, и она, как это ни печально, запустилась в вашем мозгу. Это деструктивная программа. Вы либо убьете кого-нибудь, либо уничтожите сами себя, что всего вероятнее. Оно нам надо?
– Какое вам дело до моей деструктивной программы?
– Скажу откровенно. Мне хорошо заплатили, чтобы я нейтрализовал эту программу.
– Светка?
– Возможно.
Конечно, Светка, думал я. Собственно, на кого мне сердиться? Они все хотят мне помочь. Некоторые даже от души. Вот и добрый
